с.123 В созданной Римом державе взаимодействие с миром «варваров» было для римских властей не только геополитической пограничной проблемой, но и актуальным вопросом военного строительства и внутренней социальной политики. Это взаимодействие в немалой степени обусловливало эволюцию римской военной организации, вооружения и тактики, политику рекрутирования, духовно-культурный облик солдат императорской армии, а также процессы интеграции в структуры Империи различных слоев провинциального населения. Не меньшую значимость имели контакты в военной области и для развития самой варварской периферии, как внутренней, так и внешней.

с.124 Данные проблемы давно и разносторонне изучаются в историографии с привлечением всего многообразия источников¹. Среди них немаловажное значение имеют и свидетельства античных писателей, которые могли непосредственно наблюдать то, что теперь называется провинциализацией и варваризацией римских вооруженных сил. Суждения и оценки греко-римских авторов, касающиеся этого процесса, и будут предметом нашего анализа. Совокупность соответствующих мнений представляет несомненный интерес. Во-первых, она может служить определенным коррелятом или даже исходным пунктом для анализа документальных свидетельств, которые дают конкретный материал об этническом составе и культурном уровне армейских контингентов. Во-вторых, высказывания античных авторов и показательны сами по себе, фиксируя отношение самих современников к процессу варваризации армии и являясь выражением определенного общественного мнения, тех стереотипов восприятия, которые проявляются в тех или иных литературно-риторических топосах, но основываются, в конечном счете, на известных ценностях, базовых для римской цивилизации.

Одна из таких ключевых ценностных установок, полисных по своей сути, заключалась в том, что военная служба считалась долгом и вместе с тем привилегией свободного гражданина, причем в качестве хорошего солдата предпочитался достаточно зажиточный собственник и отец семейства². Превосходство военной организации классического Рима основывалось, как заметил еще Полибий (VI. 52. 1–5), на национально-римском характере римского войска, набираемого из граждан. Соответственно, отступление от этих принципов в большинстве случаев оценивается античными авторами, ориентированными на традиционную идеологию, крайне негативно. В качестве первого шага на этом пути рассматривалась начатая Гаем Марием пролетаризация легионов, открывшая дорогу в армию солдатам-добровольцам из числа бедняков и бездомных, на моральные качества которых невозможно было положиться (Val. Max. II. 3 pr.; II. 3. 1; ср.: Tac. Ann. IV. 4. 2; I. 31. 1).

Несколько упрощая ситуацию, можно сказать, что следующим шагом в размывании традиционных римско-гражданских основ армии стал набор в легионы провинциалов, а затем переход к региональному и локальному рекрутированию, что было неизбежным следствием создания постоянной армии, размещенной главным образом в приграничных зонах. Это имело парадоксальный эффект: наряду с увеличением базы рекрутирования расширилась брешь, отделявшая армию от гражданского общества. И хотя внешних войн было не меньше, чем в позднереспубликанский период, большинство населения Империи жило преимущественно в мирных условиях, совершенно не зная военной жизни, и все более смотрело на солдат как на чужеродную, маргинальную с.125 группу³. Однако, освобождение большинства населения от военной службы не мешало гражданским людям осуждать исчезновение староримских доблестей и требовать от профессиональных воинов-добровольцев их применения на практике⁴.

Сама по себе демилитаризация Италии и внутренних провинций в наших источниках трактуется неоднозначно. Согласно Тациту, такое положение приводит к тому, что римские вооруженные силы оказываются сильны только чужеземцами, и поэтому население демилитаризованных районов обречено хранить рабскую покорность воле провинциальных войск и играть роль добычи в гражданской войне (Tac. Ann. III. 40. 3; Hist. I. 11. 3). Более поздние авторы прямо связывают возможность мирной жизни для италийцев и жителей внутренних областей с утратой свободы, установлением единовластия и созданием постоянной армии из граждан, провинциалов и союзников (Dio Cass. LVI. 40. 2; ср. LII. 27. 1; Herod. II. 11. 3–5). Напротив, греческий ритор Элий Аристид выступает откровенным апологетом такой совершенной, на его взгляд, системы, когда сами римские граждане не отягощаются военной службой, а в войска набираются перегрины (ξένοι), получающие в награду римское гражданство; благодаря этому при общем равенстве прав армию можно поставить особо (Pan. Rom. 73–74). Элий Аристид говорит вообще о провинциальных городских общинах, не конкретизируя их этнической и географической принадлежности.

Если же обратиться к авторам более позднего времени, то у них упадок римского государства и моральное разложение общества вполне однозначно связываются с варваризацией армии. Так, Аврелий Виктор, подчеркивая гибельные последствия варваризации войска, усматривает ее причины в моральной негодности самих римлян: «...с тех пор, как распущенность побудила граждан по их беспечности набирать в войска варваров и чужеземцев, нравы испортились, свобода оказалась подавленной, усилилось стремлением к обогащению» (De Caes. 3. 14)⁵. В другом месте (37. 7) он связывает установление господства военщины с позицией сенаторов, которые безропотно согласились с эдиктом Галлиена, запретившим им доступ на командные посты в легионах: «наслаждаясь покоем и дрожа за свое богатство..., они расчистили солдатам, и притом почти варварам (paene barbaros), путь к господству над самими собой и над потомством».

Такого рода суждения вполне естественны в устах позднего писателя, воочию наблюдавшего итоги длительного процесса. Однако первые конкретные указания на проблему варваризации римской армии обнаруживаются еще у авторов конца республиканского периода, в частности, у Цицерона. В январе 49 г. до н. э. он высказывает опасение по поводу приближения к Риму «варваров», вероятно, имея в виду галлов, входивших в войска Цезаря (Att. VII. 13. 3). Солдат Антония, находившихся с.126 в Риме осенью 44 г. до н. э. оратор прямо называет варварами⁶, предвосхищая то впечатление, которое спустя столетие произведет на римлян пребывшее из Германии войско Вителлия (Tac. Hist. II. 88). О том, что солдаты эпохи гражданских войн воспринимались как варвары, могут свидетельствовать и некоторые строки Вергилия. В «Буколиках» Мелибей жалуется, что его полем и посевами завладел безбожный вояка, варвар (I. 70–72; ср. IX. 2; [Verg.] Dirae. I. 80–81). Подобное восприятие неудивительно, если вспомнить, что именно в эпоху гражданских войн появились целые легионы, сформированные из уроженцев провинций и даже самих варваров; в частности, из трансальпийских галлов Цезарь создал знаменитый легион «Жаворонков», Alauda (Suet. Iul. 24. 2) (ср. также Туземный легион, созданный помпеянцами в Испании из кельтов, иберов и рабов).

Уже в это время длительное пребывание легионов в провинциях и тесное общение с местным населением способствовали, как отмечают источники, определенной варваризации римских солдат. Например, Цезарь, отмечая, что солдаты Помпея в Испании от постоянных войн с туземцами привыкли к своего рода варварскому способу сражения, поясняет это тем, что на солдат вообще оказывают влияние нравы тех стран, где они подолгу дислоцируются (BC. I. 44. 2; ср. также B. Alex. 53. 2: «...воины, которые от долгого пребывания [в провинции] уже сделались провинциалами»). О солдатах, оставленных в 55 г. до н. э. Габинием для защиты Птолемея Авлета, Цезарь пишет, что они привыкли к александрийской вольной жизни, забыли об имени римского народа и о дисциплине, успев обзавестись женами и детьми (BC. III. 110. 2). Столетия спустя подобная ситуация будет констатирована Тацитом в Сирии, где между провинциалами и солдатами возникли добрые отношения, сложились родственные и деловые связи (Hist. II. 80. 5). По мнению Тацита, такие тесные контакты с местным населением вообще разлагающе действуют на войско (Hist. I. 53. 3: inter paganos corruptior miles).

Наши источники фиксируют разнообразные признаки и проявления «варваризации» римских солдат — от заимствования видов вооружения, боевых приемом и обычаев⁷ до манеры одеваться. Если открытость римлян чужому военному опыту, в том числе и варварскому, оценивается в целом положительно⁸, то варварские черты во внешнем облике римских солдат и командиров вызывают подчеркнуто негативную оценку в литературных источниках. К примеру, Тацит отмечает, что военачальник Вителлия Цецина у горожан и колонистов Италии вызывал возмущение тем, что одетый, как галл, в длинные штаны и короткий полосатый плащ, он позволял себе разговаривать с людьми, облаченными в тоги (Hist. II. 20. 1)⁹. Как самые настоящие варвары, выглядели с.127 в глазах столичных жителей и простые солдаты-вителлианцы, попавшие в Рим: одетые в звериные шкуры, непривычные к городской сутолоке, они наводили повсюду страх и трепет своим видом не меньше, чем грабежами; даже климат Италии оказался для них вреден (Tac. Hist. II. 88; 94).

Столь же «невиданным войском» выглядели в столице и отряды, набранные Нероном в провинциях, и VII Гальбанский легион, прибывший из Испании (Tac. Hist. I. 6. 2). По словам Тацита, легионеры-вителлианцы своим свирепым видом, грубой речью и наглостью поразили даже солдат из расположенных в Иллирии войск, когда прибыли туда агитировать за своего вождя (Hist. II. 74). Характерно, что при осаде Плаценции преторианцы Отона называли вителлианцев peregrinum et externum, попрекая их тем, что они, скитаясь на чужбине, забыли о родине. А в другом месте сам Тацит заявляет, что и Вителлий, и его армия предавались жестокостям и распутству, как варвары (Hist. II. 21. 4; 73. 2). Для Диона Кассия, Геродиана и Scriptores Historiae Augustae иллирийские легионеры Септимия Севера тоже выглядят как самые настоящие варвары со всеми коннотациями грубости, кровожадности, дикие видом и речью (Dio Cass. LXXIV. 2. 6; Herod. II. 9. 11; VII. 6. 1; SHA. Did. Iul. 6. 5). Напротив, Плиний Младший, желая похвалить солдат, прибывших с Траяном в Рим, подчеркивает, что они ничем не отличались от городского плебса — ни одеждой, ни спокойствием, ни скромностью (Pan. 23. 3).

Таким образом, в восприятии античных писателей внешний облик солдат и сама манера их поведения, безусловно, имели знаковый характер¹⁰. Акцентируя, а нередко и утрируя соответствующие характеристики, литературные источники создают, конечно, весьма тенденциозный образ солдата императорской армии, но в этом проявляется непосредственная реакция современников на ту объективную опасность, которая заключалась в постепенном размывании национально-римских основ военной организации и оказывалась особенно грозной в ситуации гражданских войн, когда соперничали провинциальные армейские группировки и создавались условия, благоприятствующие для восстаний самих провинциалов против римского владычества. Можно, по-видимому, даже говорить в связи с этим об изменении самого характера гражданских войн по сравнению с республиканским периодом, после того как была открыта «тайна императорской власти» (arcana imperii)¹¹. Показательно, что Павел Орозий в своей «Истории» склонен именовать войны за власть в Поздней империи не гражданскими, но союзническими (quid nisi socialia iure vocitentur), поскольку императоры утверждаются у власти британскими и галльскими племенами (V. 22. 5 sqq.).

Употребленный Орозием термин bella socialia, естественно, вызывает в памяти Союзническую войну 91–88 гг. до н. э., когда против Рима восстали союзные италийские общины. Эта война, как известно, стала рубежным событием, с.128 в том числе и для развития военной организации, и не только потому, что «семена, посеянные допущением пролетариев в армию, развивались с убийственной быстротой», как заметил Т. Моммзен¹². Именно «новые граждане» из италиков в значительной мере составили контингенты тех массовых армий, которые действовали в эпоху гражданских войн.

На место италийских союзников гораздо шире, чем раньше, стали привлекаться формирования из перегринов и иноземных племен. В императорский период эти перегринские auxilia стали вторым основным родом войск, практически равным по численности легионам. Такая дихотомия на новом качественном уровне повторяла прежнее деление вооруженных сил Рима на legiones populi Romani и италийских socii. И она таила, по сути дела, те же потенциальные угрозы (если не большие), от которых не могло гарантировать ни предоставление рядовым аукcилиариям гражданства в награду за долгую службу, ни романизация племенной верхушки, представители которой получали высокие военные посты. В этих угрозах вполне отдавали себе отчет современники, имевшие перед глазами опыт событий рубежа 60–70-х гг. Для Тацита, например, вполне очевидно, что одним из факторов жестоких эксцессов в ходе гражданской войны является разнородность римской армии, «в которой перемешались граждане, союзники и чужеземцы, имеющие различные языки, обычаи, стремления и веру», и в которой единодушие достигается лишь в интересах грабежа и корысти (Hist. III. 33. 2; ср.: II. 37. 4; I. 54. 4). В речи британского вождя Калгака Тацитом подчеркивается, что в римском войске у большинства солдат нет родины или она вне Италии, и поэтому в его рядах найдутся те, кто на него же поднимет оружие (Agr. 32)¹³. У Тацита и других историков приводится немало фактов, показывающих, что латентные противоречия между римскими и «варварскими» элементами внутри императорской армии могли выливаться в открытые конфликты (например, Agr. 28; Hist. I. 54; 64; II. 27; 66; 88; Dio Cass. LXXVIII. 6. 4).

В их основе, безусловно, лежал общий антагонизм между римскими завоевателями и подвластными народами. Особенно драматический характер он приобретал тогда, когда разделял одно и то же семейство. Так было в случае с двумя братьями-херусками Арминием и Флавом (см. замечательную сцену их свидания у Тацита в Ann. II. 9–10) или в случае с вождем галльского восстания Цивилисом и его племянником Юлием Дигном (Tac. Hist. IV. 70). Сколь бы привлекательные перспективы ни открывались перед галлами, германцами и прочими народами в случае их интеграции в римское общество, все равно среди них находились непримиримые ревнители свободы, подобные Арминию. Они никогда не согласились бы даже с положением тех союзных племен, пример которых заставил склониться к отпадению от Цивилиса батавов. Эти племена, как передает Тацит мнение раскаявшихся с.129 инсургентов, «не платят податей, с них требуют лишь доблести и солдат, а ведь это и есть почти свобода» (Hist. V. 25. 2).

Однако, несмотря на отдельные эксцессы, военно-политическая система, созданная в Ранней империи, по меньшей мере до III в., пока римляне были основой легионов и сохраняли командные посты во вспомогательных войсках, в большей мере работала на процесс романизации, в целом успешно абсорбируя «варварские» элементы¹⁴. И даже усилившийся в III в. приток варваров в ряды императорской армии отнюдь не имел столь разрушительных последствий, как пытались представить некоторые исследователи, акцентируя в первую очередь негативные последствия эдикта Каракаллы¹⁵.

Более того, даже в конце IV в., когда, по словам современников, истинно римская армия уменьшилась почти до нуля и римляне целиком зависели от того, как за них будут сражаться варвары, римский дух в солдатах еще не исчез полностью¹⁶. В подтверждение этого можно сослаться на многие факты, но ограничимся только двумя любопытными свидетельствами Зосима. В первом из них (IV. 31. 1) рассказывается о том, как солдаты из Египта во время прохода через Филадельфию в Лидии встретились с отрядами варваров. В отличие от первых, варвары предпочитали вместо денег расплачиваться на рынке угрозами и ударами. Египтяне, вступившись за торговцев, увещевали варваров воздержаться от столь неподобающего поведения и говорили им, что люди, желающие жить по римскому закону, так себя не ведут. В другом эпизоде речь идет об отряде батавов (IV. 9. 2–40). В одной из схваток с германцами батавы оказались виновниками беспорядочного бегства. Император Валентиниан приказал разоружить их и продать как беглых рабов. Батавы умоляли императора избавить их от такого позора, и обещали проявить себя людьми, достойными называться римлянами. И они действительно доказали это, с воодушевлением разгромив в следующем бою варваров. Оба эпизода показывают, что престиж римского имени сохранялся в рядах армии на закате Империи даже среди тех, кого трудно считать римлянами.

В целом же, рассмотренные выше литературные свидетельства, при всей их пристрастности и односторонности, верно улавливают и отражают одну из ведущих тенденций в развитии римских вооруженных сил, которая, в свою очередь, является проявлением глобального взаимодействия мира варваров и античного общества. Усиленное подчеркивание оппозиции «римское — варварское» применительно к военной организации может, как кажется, свидетельствовать о том, что общественное сознание хотело видеть в армии один из оплотов римского мира, ибо с ней были связаны и величие Рима, и безопасность его границ.

¹ Из новых работ можно, в частности, указать следующие: Колосовская Ю. К. Рим и мир племен на Дунае. I–IV вв. н. э. М., 2000; L’armée romaine et les barbares du III-e au VII-e siècle. Rouen, 1993.

² Nicolet Cl. La métier de citoyen dans la Rome républicaine. P., 1976. P. 127 suiv.; Garlan Y. La guerre dans l’antiquité. P., 1972. P. 64–65.

³ Cornel T. The End of Roman imperial Expansion // War and Society in the Roman World / Ed. by J. Rich and G. Shipley. L.; N. Y., 1993. P. 164, 168.

⁴ Carrié J.-M. Il soldato // L’uomo romano / A cura di A. Giardina. Bari, 1989. P. 106.

⁵ Аврелий Виктор, конечно, допускает анахронизм, высказывая эту сентенцию в связи с заговором преторианцев против Калигулы. Интересно замечание автора о том, что заговор Хереи мог бы спасти республику, если бы на военной службе были только квириты.

⁶ Phil. II. 42. 108: Ista vero quae et quanta barbaria est!

⁷ Например, у парфян солдаты III Галльского легиона усвоили обычай криком приветствовать восходящее солнце (Tac. Hist. III. 24; ср. Herod. IV. 15. 1).

⁸ Polyb. VI. 25. 11; Sall. Cat. 51. 37–38; Diod. Sic. XXIII. 2. 1; Veget. III pr. Впрочем, Афиней (Deipnosoph. 6. 272) замечает, что в его времена римляне, «отбирая для себя полезное, перенимают от врагов и дурные привычки».

⁹ Примечательно, что вождь антиримского восстания в Галлии Классик, принимая присягу у римских легионов на верность власти галлов, пришел в лагерь, украсив себя знаками достоинства римского полководца (Tac. Hist. IV. 59).

¹⁰ В XVI-й сатире Ювенала (XVI. 14 sqq.) выразительной деталью, подчеркивающей особый статус и вместе с тем грубость солдата, является Bardaicus calceus, «бардайский сапог» — вид обуви, который носили центурионы и эвокаты. Его название происходит от имени иллирийского племени.

¹¹ Jal P. La guerre civile à Rome. Étude littéraire et morale de Cicéron à Tacite. P., 1963. P. 497–498.

¹² Моммзен Т. История Рима. СПб., 1994. Т. 2. С. 183.

¹³ Аналогичная мысль звучит и в устах готского вождя Тотилы в труде Прокопия Кесарийского (VIII. 30. 17–18): численность римской армии вызывает лишь презрение, так как она объединяет людей из огромного числа народов, расколота как по национальностям, так и по интересам.

¹⁴ Легионы, по замечанию одного старого французского историка, были настоящей «фабрикой римских граждан» (Buché-Leclercq A. Manuel des institutions romaines. P., 1886. P. 293).

¹⁵ См., например: Domaszewski A., von. Geschichte der römischen Kaiser. Leipzig, 1909. Bd. 2. S. 266; 269; Salmon E. T. The Roman Army and the Desintegration of the Roman Empire // Transactions of the Royal Society of Canada. 1958. Vol. LII. P. 43–57. Иную точку см., к примеру: Vittinghoff F. Zur angeblichen Barbarisierung des römischen Heeres durch die Verbände der Numeri // Historia. 1950. Bd. 1. H. 3. S. 389–407.

¹⁶ Грант М. Крушение Римской империи / Пер. с англ. Б. Брикмана. М., 1998. С. 49.