| |
Главная страница | Редакционная коллегия | Алфавитный список статей | Список сокращений | |
Короленков А. В. Лев и лисица: психологические приемы Суллы в войне с марианцами Античный мир и археология. Вып. 11. Саратов, 2002. С. 57–64 Для просмотра текста на древнегреческом языке необходимо установить шрифт GR Times New Roman с.57 Сулла был, по справедливой оценке В. Шура, «крупнейший политический талант своего поколения»1. Свои способности политика и дипломата он продемонстрировал еще во время Югуртинской, а позднее и Митридатовой войны. Весьма пригодились они ему и в ходе решающей схватки с марианцами в 83–82 гг.2, особенно если учесть, что соотношение сил в начале ее было весьма неблагоприятным для него. Об этом писали немало (к сожалению, почти исключительно за рубежом). Однако некоторые факты так и не получили объяснения, с интерпретациями же других трудно согласиться, что и послужило primum movens предлагаемой работы. Идеологическое обоснование. В 84 г. Сулла отправил в Италию послание с перечислением своих полководческих заслуг начиная с Югуртинской и кончая Митридатовой войной3. Он гордится тем, говорилось также в письме, что предоставил убежище бежавшим от произвола Цинны и Мария и облегчил их бедствия (Vell. II. 23. 3; Oros. V. 20. 1; Eutr. V. 7. 3). В награду за это политические противники объявили его врагом, разрушили его дом, убили его друзей, его жена и дети еле спаслись бегством. «Теперь он немедленно явится на помощь Риму и отомстит врагам за все ими содеянное. Всем прочим гражданам, в том числе и новым, Сулла обещал наперед полное прощение» (App. BC. I. 77). Неудивительно, что столь «многообещающее» послание вызвало в Риме однозначную реакцию — «всех обуял страх (δέος)». Принцепс сената Луций Валерий Флакк произнес речь, в которой выступил за переговоры с Суллой4. Patres отправили к Сулле посольство, которое должно было примирить его с врагами, предлагая ему известить сенат, если он нуждается в обеспечении безопасности. Консулам Луцию Корнелию Цинне и Гнею Папирию Карбону сенаторы запретили набирать войско, пока не придет ответ от Суллы (App. BC. I. 78; Liv. Per. 83). Послам сената Сулла заявил, что не будет другом преступников (ἀνδράσι τοιάδε ἐργασαμένοις), но не возражает, если государство даст им (марианцам) возможность спастись (πόλει δ᾿ οὐ φθονήσειν χαριζομένῃ τὴν σωτηρίαν αὐτοῖς)5. с.58 Тем же, кто нашел у него приют и примкнет к нему в будущем, он обеспечит безопасность с помощью своего преданного войска. Кроме того, победитель Митридата требовал вернуть все имущество, должности и привилегии, которыми он пользовался прежде. Из «этого ответа становилось совершенно ясно, что Сулла не собирается распускать свою армию, и что он помышляет уже о тирании (ἀλλὰ τὴν τυραννίδα ἤδη διανοούμενος)» (App. BC. I. 79). Рассказ Аппиана чрезвычайно любопытен. Г. Бэкер писал, что «как Ганнибал растапливал Альпы с помощью уксуса, так и Сулла подготавливал себе почву обработкой общественного мнения в Италии»6. Однако подготовка эта выглядит довольно странно. Обращают на себя внимание два обстоятельства. С одной стороны, письмо Суллы «было не просто оправданием его требований. Оно представляло собой попытку отсечь циннанцев от двух их главных опор — сената и недавно обретших гражданство италийцев»7. Сулла реализовывал старинный римский принцип divide et impera. С другой же стороны, он подчеркнуто не желал замечать, что командует незаконно8, ибо лишен проконсульских полномочий и объявлен врагом Рима (App. Mithr. 59–60; BC. I. 81)9. Но если последнее можно было объявить незаконным, приписав давлению марианцев10, то захват Рима Суллой в 88 г. без соответствующего решения сената оправдать было невозможно11. Об этом общеизвестном факте Сулла также умолчал12, а ведь именно это давало основания объявить его hostis populi Romani. И уж тем более вызывающим выглядело то, что Сулла собирался идти наказывать марианцев, опять-таки не испрашивая на то позволения patres (лишь потом он смягчил свою позицию). Любому непредвзятому наблюдателю было ясно, что именно от него исходит инициатива гражданской войны13. Неудивительно, что «нобили, желая мира и возвращения к нормальному положению вещей», в то же время «не испытывали особых симпатий к замыслам Суллы»14, чья factio, равно с.59 как и factio марианцев, являла собою «меньшинство, не соблюдавшее правил игры»15. Поэтому трудно согласиться с Т. Моммзеном, который считал первое послание самозваного проконсула «сдержанным»16, и Ф. Инаром, характеризующим второе послание как «умеренное»17. Правда, Сулла не пренебрег оправданием своих действий. Прежде всего, он выступал в защиту собственной dignitas, ради чего нобили готовы были использовать любые средства и что впоследствии стало удобным предлогом для Цезаря в его борьбе с помпеянцами (Caes. BC. I. 9. 2)18. Благовидным обоснованием выглядело и обеспечение безопасности тех, кто нашел у него приют (определенную параллель это находит в действиях Сертория и Секста Помпея). Наконец, он брал на себя роль мстителя (Ultor — Lucan. Phars. II. 139)19. Яркой иллюстрацией этой чисто римской идеи20 является эпизод из плутарховой биографии Красса. Когда тот, отправляясь в земли марсов для набора войска, попросил у Суллы дать ему охрану, будущий диктатор гневно ответил ему: «Я даю тебе в провожатые твоего отца, брата, друзей, родных — за них, незаконно и без вины казненных, я мщу убийцам!» (Plut. Crass. 6. 2–3)21. В периохах Ливия (возможно, через труд Сизенны)22 нашла отражение крайне просулланская версия событий — будто бы Сулла был готов пойти на соглашение, если восстановят в правах тех, кто бежал к нему. Сенат не возражал, но Карбон и его сторонники предпочли воевать (Per. 84). Весьма вероятно, что такая трактовка является не позднейшим измышлением победителей, а уже тогда распространялась среди не самой осведомленной части сограждан, подчеркивая умеренность Суллы и экстремизм его врагов, а заодно демонстрируя поддержку полководца сенатом. Обращение со своим войском. В 85 г. Сулла завершил войну с Митридатом Дарданским миром. Условия мира были достаточно мягкими, более того, по сути, являлись договором о союзе23. Войско упрекало Суллу в том, что он не покарал понтийского царя за резню римлян в Азии и дал ему уйти с награбленными сокровищами24, однако уже в древности понимали, что Сулла спешил заключить мир, чтобы обратиться против марианцев в Италии (Flor. III. 5. 11; Eutr. V. 7. 2). Правда, ему пришлось убеждать собственных солдат с.60 в правильности своих действий, ибо иначе Митридат и Фимбрия объединились бы, а с обоими ему воевать не по силам (Plut. Sulla. 24. 4; Gran. Lic. 26 F), что было явной неправдой25. Хотя Сулла похвалялся в 84 г. перед сенатом, что располагает преданным войском (στρατὸν εὔνουν — App. BC. I. 79), он не был в нем уверен, боясь, что в Италии солдаты разбредутся по домам (Plut. Sulla. 27. 3)26. Стоило ли тогда хорохориться? По-видимому, Сулла несколько бравировал, что было в его стиле, а заодно и льстил воинам. Однако вскоре армия явила ему доказательства преданности. Солдаты по собственной инициативе (ἀφ᾿ αὑτῶν) поклялись не покидать своего предводителя и обещали не чинить насилий в Италии, а заодно предложили ему свои сбережения, считая, что он нуждается в деньгах. Полководец поблагодарил воинов, но отказался принять «материальное выражение их лояльности»27 (Plut. Sulla. 27. 3). Этот эпизод чрезвычайно напоминает случай из более позднего времени, когда Цезарю предложили то же самое его центурионы (Suet. Iul. 68. 1), и он если не в тот раз, то в другой не только воспользовался их помощью, но и деловито отметил в мемуарах, что этим «займом привязал к себе центурионов, а щедростью купил расположение солдат» (Caes. BC. I. 39. 4). Почему же Сулла поступил иначе? Видимо, он не хотел иметь лишних обязательств перед воинами. К тому же столь красивый жест дополнительно возвышал его в глазах солдат. Наконец, вряд ли у него была нужда в деньгах28 — на сей счет воины могли и ошибаться. Весной 83 г. Сулла разбил при Тифатской горе консула Гая Норбана. По мнению Суллы, именно благодаря этой победе его воины не разошлись по домам (Plut. Sulla. 27. 6). Признание полководца поразительно: он лишний раз расписывается в собственном правовом нигилизме, ибо обязан был распустить войска по вступлении на землю Италии. Впрочем, трудно сказать, насколько прав был Сулла, сомневаясь в своих воинах — их поведение показывает, что он ошибался29. Другое дело, что не последнюю роль в этом, вероятно, сыграло и его умелое поведение, без которого все могло обернуться по-иному. Переманивание на свою сторону противника. Первой операцией такого рода стала нейтрализация армии Фимбрии. Сулла предпочел пойти на переговоры, во время которых солдаты марианского полководца начали переходить на его сторону. Важно отметить, что Фимбрия сам стал во главе войска, добившись его расположения и умертвив консула Валерия Флакка. Он удачно воевал, разбив Митридата при Милетополе30. Тем не менее, его влияние на солдат оказалось недостаточным, чтобы противостоять агитации Суллы. Фимбрия оказался без армии и, опасаясь жестокости врага, покончил с собой. Сулла выдал его труп вольноотпущенникам для погребения, «заметив, что в этом он не будет подражать Цинне и Марию в Риме, которые многих осудили на смерть, а кроме того, лишили с.61 их еще и погребения» (App. Mithr. 59–60; Plut. Sulla. 25. 1; Vell. II. 24. 1; Liv. Per. 83; Oros. VI. 2. 11). Желая выглядеть лучше своих противников, Сулла вновь покривил душой — конечно, тела некоторых жертв марианцев подвергались осквернению, но запретов на погребение не было. К слову сказать, осквернение тел казненных стало едва ли не обязательной частью «ритуала» проскрипций31. Тогда, впрочем, этого еще никто не знал. Второй раз Сулла провел подобную операцию уже в Италии. После победы над Норбаном он направился к Теану, где находилась армия второго консула, Луция Сципиона. Сулла предпочел вступить с ним в переговоры. Аппиан объяснял это тем, что победитель Митридата не столько нуждался в мире, сколько надеялся на волнения в войске противника, не слишком стремившегося воевать (στασιάσειν προσδοκῶντες αὐτοῦ τὸν στρατὸν ἀθύμως ἔχοντα — App. BC. I. 85). Думается, что Аппиан исходит из уже происшедшего. Соглашение Сулле было нужно хотя бы для того, чтобы расколоть силы врагов, пока еще обладавших огромным перевесом (Plut. Sulla. 28. 1). Другое дело, что полководец не исключал одновременной попытки перетянуть вражеских воинов на свою сторону32. Это ему удалось — его солдаты прекрасно справились с задачами агитаторов. Офицер Сципиона, Серторий, указывал ему на опасную пропаганду сулланцев, но безуспешно. Оба военачальника уже как будто договорились, Сципион отправил Сертория утвердить условия соглашение с Норбаном, но посланец предпочел сорвать заключение договора и захватил во время перемирия Суэссу Аврунку, державшую сторону Суллы (см.: CIL. X. 4751)33. Последний выразил возмущение Сципиону, тот ничего не мог объяснить и лишь выдал заложников — очевидно, в знак своей непричастности к случившемуся. Его воины, возмущенные такой податливостью и уже распропагандированные солдатами противника, перешли на сторону врага (Plut. Sulla. 28. 1–3; Sert. 6. 2; App. BC. I. 85–86; Diod. XXXVIII. 16; Liv. Per. 85; Exuper. 7). По этому поводу Плутарх привел знаменитые слова Карбона о том, что в душе Суллы живут лисица и лев, причем от лисицы ему приходится терпеть больше (Sulla. 28. 3). Особо следует сказать и об отдельных перебежчиках из представителей верхушки. После высадки в Италии к Сулле стали стекаться сенаторы, причем не только единомышленники (некоторое их число, как уже говорилось, было в его лагере и прежде) вроде Метелла Пия и Красса. На его сторону начали переходить те, кто прежде не был его сторонником, а то и просто относился в свое время к числу врагов: Публий Корнелий Цетег — один из тех, кого Сулла объявил hostis в 88 г., Луций Марций Филипп, Гней Помпей, Марк Эмилий Лепид, Квинт Лукреций Офелла, Гай Веррес, вероятно, и сам принцепс сената Луций Валерий Флакк34. Ливий пишет, что к Сулле сбежалась вся знать (nobilitas omnis — Liv. Per. 85). Это, естественно, преувеличение, но оно исходит явно с.62 из сулланских кругов, которым было выгодно представить, что у них собрался цвет Рима. Возможно, что в тот момент большинство сената поддерживало Суллу35. Но не все шло гладко. Когда Сулла предложил перейти к нему Сципиону, как то сделала армия консула, тот отказался. Правда, несмотря на это, он был отпущен невредимым вместе с сыном (App. BC. I. 86; Diod. XXXVIII. 16), что дало повод апологетам диктатора восхвалять его милосердие (Vell. Pat. II. 25. 2). В 82 г. Сулла предлагал принять его сторону и наместнику Сицилии Марку Перперне, но тот заявил, что вскоре высадится в Италии и освободит от осады Пренесте (Diod. XXXVIII. 14). Особо следует отметить два случая. В 82 г. к Сулле обратился с просьбой принять его на свою сторону Публий Альбинован. Тот согласился, но потребовал, чтобы Альбинован совершил «нечто замечательное» (ἀξιόλογον). Последний пригласил к себе на обед Гая Антипатра и Флавия Фимбрию, брата Гая Фимбрии, и убил их (App. BC. I. 91). Сулла не только принял его, но даже никак не осудил его хотя бы словесно. После битвы при Коллинских воротах, решившей исход гражданской войны, три тысячи самнитов прислали к Сулле вестника с просьбой пощадить их, и тот обещал им безопасность, если они нанесут ущерб его врагам. Самниты атаковали недавних товарищей по оружию, но затем вместе с другими пленными были перебиты (Plut. Sulla. 30. 1–3). Нужно отметить, что марианцы столь нечистоплотных методов не применяли. Сулла и италийцы. Как уже говорилось, в послании сенату Сулла обещал безопасность (προύλεγεν οὐδενὶ μέμψεσθαι περὶ οὐδενός) новым гражданам (νεοπολίταις), т. е. италийцам, что, очевидно, подразумевало и сохранение за ними гражданских прав (App. BC. I. 77). Но этого было явно недостаточно. Они считали Суллу врагом, идущим против своего отечества (I. 82). Гражданские права они и без того уже получили, а поддержка Суллы не избавила бы их от тягот войны. К тому же италийцы не могли забыть о его действиях против них в годы Союзнической войны. По окончании борьбы с марианцами он мог не выполнить своих обещаний36. Не исключено, наконец, что пассаж о гарантии италийцам их прав отражает не реальный факт, а версию мемуаров Суллы, откуда он попал в труд Аппиана37. С другой стороны, и Карбон был настолько не уверен в италийцах38, что захотел взять заложников из их городов, но сенат воспрепятствовал ему (Liv. Per. 84). Думается, что одной из причин, толкнувших его на столь неразумный шаг, была и пропаганда Суллы39. с.63 Весной 83 г. Сулла высадился в Италии, в Брундизии, который впустил его без боя. За это город получил свободу от податей (ἀτέλειαν — App. BC. I. 79)40, что должно было побудить к лояльности и другие италийские общины41. Затем он двинулся через Калабрию и Апулию42 в Кампанию, воздерживаясь от грабежей и насилий (Vell. Pat. II. 25. 1; ср.: Plut. Sulla. 27. 3)43, что также должно было произвести соответствующий эффект. До сражения при Тифате в Кампании военных действий как таковых практически не было. По словам Веллея Патеркула (II. 25. 1), Сулла выглядел не как зачинщик войны, а как провозвестник мира (non belli vindicem, sed pacis auctorem). Но уже летом 83 г. Сулла стал разорять земли тех, кто не покорился ему. В то же время он стал направлять вербовщиков к италийцам, «действуя дружелюбным обхождением, страхом, деньгами, обещаниями (φιλίᾳ τε καὶ φόβῳ καὶ χρήμασι καὶ ἐλπίσιν ἀγείρων)» (App. BC. I. 86; Plut. Crass. 6. 2–3). По-видимому, тогда же, накануне кампании 82 г., Сулла заключил договор с племенами полуострова о том, что сохранит за ними права гражданства и распределение по 35 трибам (Liv. Per. 86)44. Очевидно, лишь теперь он осознал необходимость их поддержки — вербовка среди италийцев провалилась, тогда как марианцы значительно усилили свою армию за счет италийских контингентов45. Любопытно, что самниты выжидали до последнего момента и выступили лишь в самом конце войны, но в битве при Коллинских воротах были разгромлены. Теперь, когда победа была уже одержана, Сулла мог позволить себе действовать без оглядки на последствия и перебил пленных. Религиозная пропаганда. Сулла был, по-видимому, первым римским полководцем (может, не считая Сципиона Африканского), который стал сознательно стремиться к репутации человека, связанного с богами46. Не исключением стали и события 83–82 гг. В Таренте он приносил жертвы, и на печени жертвенного животного будто бы обнаружились очертания лаврового венка и двух лент, что предвещало победу47. Позднее, по его собственным словам, ему явился раб некоего Понтия, возвестивший ему от имени Беллоны победу, но призвавший поторопиться, пока не сгорел храм Юпитера Капитолийского (Plut. Sulla. 27. 6). Кроме того, после сражения при Тифате Сулла в благодарность передал храму Дианы, которой была с.64 посвящена эта местность, лечебные источники (Vell. Pat. II. 25. 4; CIL. IX. 3828)48. С одной стороны, это было проявлением благочестия, с другой — кощунства, ибо речь шла о победе над соотечественниками. Но Сулла знал, что делал: он создавал себе имидж человека, которому помогают боги (доказательство — его успехи) и который не забывает воздать им должное, не приписывая все исключительно собственным заслугам (см.: Plut. Sulla. 6. 3–7). Заключение. Сулла показал себя мастером психологической войны, хотя и не всегда действовал безупречно с прагматической точки зрения. Его методам был присущ авантюризм — он не слишком стремился к соглашению, выдвигая явно неприемлемые требования, грубо нарушал закон, почти открыто отказываясь распустить армию, до поры до времени не слишком заботился о поддержке со стороны италийцев. Но своего Сулла достиг, и не в последнюю очередь благодаря жившей в нем лисице (но более всего, впрочем, ошибкам марианцев). У многих древних авторов сложилось впечатление о том, что до окончания гражданской войны Сулла «был мягче справедливейшего49, но после победы — неслыханно жесток» (ut dum vincit, mitis ac iustissimo lenior, post victoriam audito fuerit crudelior) и «являл собою пример наивысшей двойственности и противоречивости духа» (credo ut in eodem homine duplicis ac diversissimi animi conspiceretur exemplum) (Vell. Pat. II. 25. 3), не сумев «перенести своего счастья» (Dio Cass. XXXIII. 109. 2). Эти воззрения оказали влияние и на некоторых современных историков, которые считают, что нельзя рассматривать предшествующие деяния Суллы «через искажающую призму проскрипций»50. Как показывают приведенные факты, и прежде он далеко не всегда действовал «мягче справедливейшего» — достаточно вспомнить взятие Рима в 88 г., историю с Альбинованом и самнитами, которых он вынудил нанести удар в спину своим, а самнитов затем вероломно перебил. Когда во время выступления Суллы через два дня после битвы при Коллинских воротах сенаторы, услышав крики избиваемых, в ужасе повскакали с мест, он бросил свою знаменитую циническую фразу: Hoc agamus, patres conscripti, seditiosi pauculi meo iussu occiduntur (Sen. De clem. I. 12. 2; Plut. Sulla. 30. 3). Тут уж самому недогадливому стало ясно, что «произошла смена тиранов, а не падение тирании» (Plut. Sulla. 30. 4). «Ведь (Сулла) делал то, в чем обвинял других, пока был слаб» (Dio Cass. XXXIII. 109. 2). Это будет чуть позже, но контуры угадывались уже в событиях более ранних. ПРИМЕЧАНИЯ 1 Schur W. Das Zeitalter des Marius und Sulla. Leipzig, 1942. S. 178. 2 Здесь и далее все даты — до н. э. 3 Иногда считается, что это то же самое письмо, которое Аппиан упоминает в Mithr. 60 (Valgiglio E. Silla e la crisi repubblicana. Firenze, 1956. P. 44). Но не менее вероятно, что это разные послания (Frier B. M. Sulla’s Propaganda: Collapse of the Cinnan Republic // AJPh. 1971. Vol. 92. P. 586): в первом речь идет об отчете за Митридатову войну, во втором — о всех кампаниях Суллы. 4 Любопытно, что речь Флакка — одна из немногих, упомянутых эпитоматором Ливия (Badian E. Studies in Greek and Roman History. N. Y., 1964. P. 233. Not. 11). 5 Смысл этих слов неясен. Т. Моммзен пишет, будто Сулла настаивал на предании марианцев суду (Моммзен Т. История Рима. СПб., 1994. Т. II. С. 231–232). А. Кивни полагает, что речь идет об амнистии (Keaveney A. Sulla: The Last Republican. L.; Canberra, 1982. P. 122). Ф. Фрелих вообще считает, что в ответе сенаторам Сулла высказался насчет марианских лидеров так же жестко, как и в первый раз (Fröhlich F. Cornelius (392) // RE. 1901. Bd. IV. Sp. 1544). Точка зрения Моммзена и Фрелиха не подтверждается текстом источников. Что же касается гипотезы Кивни, то наряду с ней возможен и еще один вариант: речь шла о спасении жизни врагов Суллы, а не об их полной безнаказанности. Но в любом случае подразумевалось их отстранение от власти, после чего Сулла получал возможность расправиться с ними в нарушение любых обещаний. 6 Baker G. P. Sulla the Fortunate: the Great Dictator. L., 1967. P. 239. 7 Keaveney A. Op. cit. P. 119. 8 См.: Gabba E. Commento // Appiani bellorum civilium liber primus. Firenze, 1958. P. 217. В этом плане характерен «обмен любезностями» между Суллой и Фимбрией, которые напомнили друг другу, что командуют незаконно (см.: App. Mithr. 59). 9 Моммзен Т. Указ. соч. С. 231. 10 В связи с этим А. Кивни саркастически именует Суллу «so-called public enemy» (Keaveney A. Op. cit. P. 120). 11 См.: Meier Ch. Res publica amissa. Eine Studie zu Verfassung und Geschichte der späten römischen Republik. Wiesbaden, 1966. S. 224. 12 То, что в Риме об этом хорошо помнили, особо указывает Аппиан (BC. I. 81). 13 Valgiglio E. Op. cit. P. 50. 14 Frier B. M. Op. cit. P. 589. 15 Cassola F., Labruna L. Linee di una storia delle istituzuoni repubblicane. Napoli, 1991. P. 317–318. 16 Моммзен Т. Указ. соч. С. 231. 17 Инар Ф. Сулла. Ростов-на-Дону, 1997. С. 216. 18 См.: Earl D. The Moral and Political Tradition of Rome. L.; Southampton, 1967. Р. 57–58. 19 Hinard F. Les proscriptions de la Rome républicaine. Roma, 1985. P. 139. 20 Инар Ф. Указ. соч. С. 234. 21 Эпизод, возможно, восходящий к самому Сулле (Hinard F. Op. cit. P. 139. Not. 136). 22 Badian E. Studies in Greek and Roman History. N. Y., 1964. P. 228. 23 См.: Гуленков К. Л. Дарданский мир: об одном аспекте политики Суллы // Античность: политика и культура. Казань, 1998. С. 59–60. 24 Кроме того, воины лишались добычи в богатых городах Азии (Neumann K. Geschichte Roms während des Verfalles der Republik. Breslau, 1881. Bd. I. S. 568). 25 Keaveney A. Op. cit. P. 105. 26 Meier Ch. Op. cit. S. 240. 27 Baker G. P. Op. cit. P. 239. 28 Schur W. Op. cit. S. 153. Anm. 2. 29 Meier Ch. Op. cit. S. 240. 30 См.: Münzer F. Flavius (88) // RE. 1909. Bd. VI. Sp. 2599–2600. 31 См.: Hinard F. Op. cit. P. 45–49. 32 Цицерон не без иронии заметил: pacem cum Scipione Sulla sive faciebat, sive simulabat (Phil. XIII. 2). 33 Характерный для того времени пример неповиновения римского «обер-офицера» полководцу (см.: Harmand J. L’armée et le soldat à Rome de 107 à 50 av. n. e. P., 1967. P. 422). 34 См. подробнее со ссылками на источники: Hinard F. Op. cit. P. 120–125. 35 Егоров А. Б. Социально-политическая борьба в Риме в 80-е гг. I в. до н. э.: (К истории диктатуры Суллы) // Социальная борьба и политическая идеология в античном мире. Л., 1989. С. 136. 36 Моммзен Т. Указ. соч. С. 233. 37 Badian E. Op. cit. P. 226. 38 Италийцы действительно проявили в ходе начавшейся войны меньшую активность, чем можно было бы ожидать, но главной причиной этого было, видимо, то, что марианцы не спешили уравнять их в правах с римлянами (см.: Gabba E. Mario e Silla // ANRW. Bd. I. 1. B.; N. Y., 1972. P. 797–798). 39 Neumann K. Op. cit. S. 575; Keaveney A. Op. cit. P. 129. 40 Точнее, от портория (Henderson B. H. The Grant of Immunitas to Brundisium // Classical Review. Vol. 11. 1897. P. 251–255). Аналогичные льготы Сулла предоставлял городам Малой Азии (Gabba E. Commento. P. 213). 41 Инар Ф. Сулла. С. 223; Keaveney A. Op. cit. P. 129. 42 И, видимо, Самний (Schur W. Op. cit. S. 161; Frier B. M. Op. cit. P. 598). 43 Это контрастирует с безобразиями воинов Суллы в Азии (Plut. Sulla. 25. 2; Harmand J. Op. cit. P. 227–278), но надо учитывать, что они имели место уже после войны с Митридатом. 44 Э. Габба относит это соглашение к 83 г. (Gabba E. Commento. P. 207). Следует уточнить: в самом конце 83 г. или даже в начале 82 г., ибо, судя по тексту Лилия, это произошло пред самым началом кампании 82 г., во всяком случае, после консульских выборов на 82 г. 45 Schur W. Op. cit. S. 166; Инар Ф. Сулла. С. 234. 46 Carcopino J. Sylla ou la monarchie manquée. P., 1947. P. 99–100. 47 Ср. эпизод с военным трибуном, вынесшим венок Сулле накануне битве при Херонее (Plut. Sulla. 17. 5–6; Carcopino J. Op. cit. P. 103). 48 По мнению Ф. Инара, тогда же Сулла отчеканил и пустил в обращение монету с богиней Ромой в шлеме на аверсе и стоящим на триумфальной колеснице Сулле, которого увенчивает летящая Виктория, на реверсе — первое изображение римлянина на монете при его жизни (Инар Ф. Сулла. С. 228–229). Однако более вероятно, что эта чеканка имела место в 82–81 гг. (см.: Sydenham E. A. The Coinage of the Roman Republic. L., 1952. P. 123. № 756). 49 Обзор традиции о «милосердии» Суллы см.: Dowling M. B. The Clemency of Sulla // Historia. Bd. 49. 2000. P. 303–340. 50 Keaveney A. Op. cit. P. 89. © Кафедра истории древнего мира СГУ, 2002 |