с.19 К числу наиболее сложных вопросов, затронутых Цицероном в трактате «О государстве»¹, относится круг проблем, связанных с образом идеального правителя государства, которого он называет princeps. В результате многочисленных исследований «нe-монархический» характер этого правителя можно считать установленным², однако вопрос о том, какую роль и место отводит ему Цицерон в политической системе, нуждается в дальнейшем изучении.

с.20 Согласно утверждению Г. Бенарио, разработанная Цицероном концепция идеального правителя, дополняя традиционную римскую конституцию, находится вне ее рамок³. Подобные утверждения о привнесенном характере данной концепции вызывают серьезные сомнения. Если проследить за рассуждениями оратора, то можно увидеть путь, который привел Цицерона к ее созданию.

В первых книгах трактата, сравнивая различные формы государственного устройства, Цицерон наилучшей признает смешанную форму, образцом которой для него является государство, основанное предками⁴. Поскольку такое устройство «обеспечивает» равномерное распределение прав, обязанностей и полномочий с тем, чтобы достаточно было власти у магистратов, влияния у совета первенствующих людей и свободы у народа⁵, ему свойственно «великое равенство» и «прочность»⁶. Стабильность и долговечность этой государственной форме придает сенат⁷.

В отличие от Полибия, который в свое время с искусством фокусника старался уравновесить все три элемента традиционной полярной организации — магистратуры, сенат и народ, Цицерон видит в сенате главный элемент политической системы⁸. Это не противоречит его же определению государства res publica est res populi⁹. Хотя народ при любой форме государственного устройства должен обладать высшей властью, ему, считал Цицерон, явно не достает политической мудрости. Поэтому с его согласия всеми делами с наибольшим авторитетом обязан ведать сенат, а народ призван принять это как должное и подчиняться ему¹⁰. с.21 То равенство (aequabilitas), которое является основной чертой смешанного устройства, само по себе «все-таки несправедливо, раз при нем нет пяти ступеней в общественном положении»¹¹. Признавая, таким образом, необходимость иерархии политической структуры, Цицерон исходил из традиционного понятия dignitas¹², которое давало auctoritas и право руководить тем, кто заботился о liberte pares ceteris и являлся princeps dignitatis. Такое сочетание равной свободы для всех и auctoritas для величайших dignitas было, как думал оратор, идеальной основой для создания сбалансированной политической системы, которая станет творением подлинной concordia и otium¹³.

Признавая и считая необходимой градацию элементов, составляющих политическую систему, Цицерон нечто подобное переносил и на сенат. Здесь издавна были и лидеры, и свои аутсайдеры¹⁴. Для оратора история Рима была по существу историей великих личностей¹⁵. Отсюда Цицерон логично пришел к выводу, что мудрый государственный деятель при сохранении и при помощи традиционных институтов сможет привести государственный корабль в гавань otium и dignitas¹⁶.

с.22 Как видим, концепцию идеального правителя государства Цицерон выводит из традиционной римской конституции.

Своего правителя оратор называет rector rei publicae, moderator rei publicae, tutor и, наконец, princeps. Эти понятия в исторической литературе часто употребляются как синонимы, хотя очевидно, что между ними должны быть некоторые различия. В противном случае надобности во множестве терминов просто бы не было.

В анализируемом произведении слово princeps, часто имеющее у Цицерона смысл «первый по рангу», «самый знатный» или «руководитель»¹⁷, используется для обозначения членов сената¹⁸, авторитет которых был «в полном расцвете», поскольку они, оберегая древний уклад, «намного превосходили других людей своим почетным положением» и были «выше их по имущественному положению»¹⁹. В данном случае это понятие для Цицерона равнозначно понятию «оптимат»²⁰. Называя своего идеального правителя princeps, Цицерон, таким образом, связывает его с определенным элементом политической системы — сенатом. Кроме того, этим же определяется круг возможных претендентов на эту роль (оптиматы) и соответствующая модель поведения (следование заветам и традициям предков).

Восстановить государство, которое ныне утрачено вследствие пороков первенствующих граждан²¹, можно, по мнению Цицерона, только возродив былое влияние сената, ибо именно auctoritas определяла положение этого института по отношению к potestas и imperium магистратов, а также libertas и vis народа²². Для этого авторитет сената должен был быть подкреплен авторитетом его членов. Поэтому Цицерон особое внимание уделяет морально-этической стороне деятельности правителя.

Оратор предписывает ему «быть и мудрым, и справедливым, и воздержанным, и красноречивым», «призывать других людей с.23 подражать ему блистательностью своей души и жизни, быть как бы зеркалом для сограждан»²³. Его жизнь должна стать для них законом²⁴. Совершенно очевидно, предлагая созданный им образ в качестве модели для подражания, Цицерон стремился к моральному обновлению аристократии. Именно это имел в виду оратор, когда писал, что в трактате «О государстве» он хотел показать наряду с наилучшей формой государственного устройства и образ идеального гражданина (optimus civis)²⁵. Как считают многие авторы, princeps, осуществляя политическое и моральное (что было особенно важно) руководство согражданами, должен был содействовать моральному обновлению аристократии и стать, таким образом, реформатором деградировавшей римской республики²⁶. При этом часто между рассуждениями Цицерона о таком правителе и теорией оратора о наилучшем гражданине ставится знак равенства²⁷.

Однако между opt. civis и princeps есть определенная дистанция. Последний обязан «изучить законы и право» и «быть искушенным во всем том, что касается пользы и достоинства граждан»²⁸. Цицерон требует от него государственной мудрости, заключающейся в знании «путей и поворотов в делах государства, дабы, зная, куда приведет то или иное из них, быть в состоянии задержать его ход и даже воспрепятствовать ему»²⁹. Полагая, что gradus dignitatis совершенно естественен, поскольку с.24 существует от природы³⁰, оратор не мог предъявлять подобные требования к каждому, пусть и идеальному гражданину. Поэтому для обозначения своего правителя Цицерон, наряду со словом princeps, вводит новые понятия, которые, по всей видимости, не являются традиционными. Во всяком случае, употребив их в первый раз, оратор сразу же оговаривается, что они «еще малоупотребительны в нашем языке»³¹.

Хотя Цицерон использует введенные понятия как равнозначные, исходя из контекста, можно попытаться выявить их некоторые смысловые различия. С понятием tutor et procurator r. p. он связывает мудрость и знания, которыми должен обладать государственный деятель³². В то же время, rector «хотя и должен постараться изучить законы, может ограничиться изучением их источников», причем это не должно мешать ему «ведать делами государства», но зато он обязан обладать предвидением³³. В одном месте можно даже заметить противопоставление мудрости и предвидения: «Если знать их (кругооборот и чередование событий в государстве) — дело мудрого, то предвидеть их угрозу, находясь у кормила государства, направляя его бег и удерживая его в своей власти, — дело, так сказать, великого гражданина, и, пожалуй, богами вдохновленного мужа»³⁴. Первое понятие, таким образом, характеризует государственного деятеля, овладевшего необходимыми знаниями, подготовленного к управлению, а второе показывает характер его практической деятельности. Различия между этими понятиями размыты, едва уловимы, одно предполагает другое, но все же они не исключают друг друга. Следовательно, рядом с «правителем и кормчим государства» (rector et gubernator rei publicae) может стоять «опекун и управитель» (tutor et procurator). В пользу такого предположения свидетельствует неоднократно выражаемое Цицероном сомнение в том, что сил одного человека даже выдающихся достоинств и способностей едва ли хватит, чтобы в достаточной степени овладеть всем необходимым для управления с.25 государством³⁵. В исторической литературе в настоящее время доминирует точка зрения, согласно которой Цицерон, создавая образ идеального правителя, имел в виду аристократическую элиту³⁶. Она занимает промежуточное положение между взглядами тех, кто полагал, что rector представляет собой правителя монархического типа³⁷, и тех, кто склонен был толковать этот термин шире³⁸.

Цель, которой стремится достичь правитель — это «счастливая жизнь граждан, с тем, чтобы она была обеспечена средствами, была богатой благодаря изобилию, великой благодаря славе и почетной благодаря доблести»³⁹. Он должен больше заботиться о пользе народа, чем о его желаниях⁴⁰. Цицерон писал свой трактат в связи с конкретной политической ситуацией, сложившейся в Риме во второй половине 50-х гг., и поэтому он не мог не выделить особо те задачи, которые ему самому, стороннику республики, казались наиболее важными⁴¹. Правитель, пишет Цицерон, умом своим и деятельностью должен охранять государство⁴², быть всегда «во всеоружии против всего того, что колеблет государственный строй»⁴³. Это его основная задача, ведь «ни в одном деле доблесть человека не приближается к могуществу богов более, чем это происходит при основании новых государств и при сохранении уже основанных»⁴⁴. Подобную мысль Цицерон развивает в последней книге трактата: «...Всем, тем, кто сохранил отечество... назначено определенное место на небе...»⁴⁵. Хотя в этом фрагменте наряду с.26 с правителями (rectores) упоминаются охранители (conservatores) государств, очевидно, что это синонимы, поскольку вся деятельность правителей так или иначе вращается вокруг conservare⁴⁶.

Чем же, по мнению Цицерона, должна была обеспечиваться возможность достижения целей, поставленных им перед правителем? Так как Цицерон нигде и ни разу не упоминает о военной власти правителя, которая является обязательным атрибутом высших магистратов, то остается предположить, что он обладал не властью, а только влиянием, которое определялось его auctoritas⁴⁷. На авторитет выдающихся консуляров в течение столетий опиралась вся внутренняя структура сената. Другими словами, с формально-правовой точки зрения rector — это не какая-то конституционно оформленная должность, а скорее модель поведения⁴⁸, образ действий, которому должен следовать идеальный государственный деятель. Эту мерку поведения Цицерон примеряет и к себе, и к Помпею, и к Цезарю⁴⁹. Оратор воздает похвалу Бруту, который, хотя и был частным человеком, взял на себя все государственные дела, и, сбросив ярмо царской власти, «доказал, что при защите свободы граждан нет частных лиц»⁵⁰. В данном случае Брут действовал как истинный princeps. Цицерон неслучайно для обозначения правителя вводит новые понятия, а не использует традиционные термины, обозначавшие магистратуры. Этим он подчеркивает «недолжностной» характер деятельности правителя. Оратор понимает, что в случае политического кризиса одной auctoritas для сохранения государства может оказаться недостаточно. Поэтому он не против того, чтобы авторитет правителя с.27 был бы подкреплен реальной властью. Вспоминая борьбу против Катилины, Цицерон восклицает: «Что смог бы я тогда сделать, не будь я в то время консулом?» и продолжает: «...возможность прийти ему (государству) на помощь не проявляется вдруг или по нашему желанию, если не занимаешь такого положения, что так поступить ты вправе»⁵¹. Auctoritas правителя могла в случае необходимости явиться основанием для наделения его чрезвычайными полномочиями. Сципион, один из участников диалога, описанного в трактате, говорит, что, когда это было нужно, «наши граждане постановляли, чтобы весь империй был в руках у одного человека, даже без коллеги, причем уже само название указывает на особенность его власти. Ибо диктатор так называется оттого, что его назначают»⁵². Он вспоминает слова, сказанные ему предком: «Ты будешь единственным человеком, от которого будет зависеть благополучие государства, ... ты должен будешь как диктатор установить в государстве порядок»⁵³.

Это обстоятельство, рассматриваемое сквозь призму рассуждений Цицерона о превосходстве царской власти над другими простыми формами государственного устройства, дает основание некоторым авторам полагать, что оратор отводит монархическому элементу руководящую роль в смешанной форме правления⁵⁴.

Цицерон действительно считает царскую власть наилучшей из простых государственных форм⁵⁵. «Имя царя, — пишет оратор, — напоминает мне как бы отца, заботящегося о согражданах как о своих с.28 детях»⁵⁶. «Тех, кому люди повиновались согласно закону, они называли не повелителями, не властителями, наконец, даже не царями, а стражами отечества, отцами, богами»⁵⁷. Правление такого царя не хуже правления оптиматов, «ведь если государством правит мудрость, то какая разница, будет ли это мудрость одного или же нескольких человек»⁵⁸. Однако не мудрость является главным определяющим признаком такого устройства, а постоянная власть, сосредоточенная в руках одного человека⁵⁹. Это делает непрочной судьбу народа, так как она зависит от «воли, вернее, нрава одного человека»⁶⁰. «Народу, находящемуся под царской властью, не достает многого и прежде всего свободы, которая состоит не в том, чтобы иметь справедливого владыку, а в том, чтобы не иметь никакого»⁶¹. Таким образом, с одной стороны, монарх стремится к благополучию граждан, а с другой — его исключительное положение делает государство непрочным. Цицерон не мог не заметить этого явного противоречия. Монархия была для оратора лишь исходной точкой кругооборота государственных форм⁶², всего лишь теоретическим допущением⁶³, которое к тому же было приемлемым отнюдь не для всех римлян⁶⁴. Рассуждения о монархии в композиционном построении трактата четко отделены от рассуждений с.29 об идеальном правителе. Кроме того, говоря о монархии, Цицерон использует слова rex и regnum, которые в его время употреблялись как политические обвинения⁶⁵.

Чертой, определяющей положение правителя, является не наличие власти, а auctoritas. В случае же наделения его чрезвычайными полномочиями, положение правителя в системе традиционных институтов, по мнению Цицерона, не должно было измениться. Оратор подчеркивает, что если в государстве какой-либо один человек облечен властью, причем не обязательно царской, даже если при этом существует сенат, а народ обладает какими-то правами, то в этом случае царская власть все же имеет наибольшее значение, и такое государство не может не называться царством⁶⁶. Поэтому та диктатура, о которой говорит Цицерон, является традиционно республиканской, ограниченной по времени. Правитель в этом случае не становится над государством⁶⁷. Весь трактат Цицерона проникнут староримским духом необходимости подчинения личности государству, которое рассматривается как наивысший принцип⁶⁸.

с.30 Чтобы подчеркнуть эту мысль, Цицерон использует всем понятную аналогию — правитель должен ведать всеми делами государства и «быть в нем, так сказать, управителем усадьбой»⁶⁹. Другими словами, несмотря на свое высокое положение, rector в любом случае не является высшей инстанцией. «Хозяином» государства в полном смысле этого слова должен и может быть только сенат. Таким образом, монархический элемент в смешанной форме государственного устройства играет явно подчиненную роль.

Трактат Цицерона явился реакцией на события, происходившие в Риме в 50-е гг.⁷⁰ Тенденция установления единоличной власти, исходной точкой развития которой в I в. до н. э. стала диктатура Суллы, привела к образованию так называемого первого триумвирата. Его деятельность показала возможность существования своеобразного правительства, стоявшего фактически вне рамок традиционной политической системы. «Изменилось все положение сената, судов, государства... О том достоинстве консуляра — мужественного и стойкого сенатора — нам нечего и думать...», — писал Цицерон одному из друзей⁷¹. После совещания триумвиров в Луке, когда стали очевидны их подлинные намерения, он впервые, пожалуй, увидел ту пропасть, которая лежала между его представлениями о государстве предков и римской республикой 50-х гг.⁷² В своих письмах этого периода Цицерон выражает серьезную обеспокоенность возможностью установления диктатуры⁷³.

с.31 В трактате «О государстве» Цицерон предпринял попытку противопоставить триумвиратам и вообще тенденции единовластия созданный им образ идеального правителя государства. Хотя возникший сравнительно недавно в римском обществе и ставший к середине I в. уже привычным идеал «великого человека»⁷⁴ нашел в этом образе свое наиболее полное воплощение и получил по существу статус традиции, тем не менее в трактате трудно увидеть стремление Цицерона к компромиссу между единовластным правителем и оптиматами⁷⁵. Он готов был пойти на компромисс, но только не с единовластным правителем, а с великим гражданином, что в его представлении было далеко не одно и то же. Вся последующая деятельность Цицерона это подтвердила.

¹ Vid.: M.Tullii Ciceronis scripta quae manserunt omnia. De re publica librorum sex quae manserunt, tertium recogn. K. Ziegler. Lipsiae, 1955. Fasc. 39. P. XLII–XLIV; Marcus Tullius Cicero. Vom Gemeinwesen. Lat. u. dt. Hg. von K. Buchner. 2. Ausgabe. Zürich, 1960. S. 7–77.

² Heinze R. Ciceros «Staat» als politische Tendenzschrift // Hermes. 1924. Bd. 69. S. 73 f.; Magdelain M. Auctoritas principis. Paris, 1947. P. 35; Seel O. Cicero. Wort — Staat — Welt. Stuttgart, 1953. S. 226–235; Lepore E. Il princeps Čiceroniano e gli ideali politici della tarda repubblica. Napoli, 1956. P. 70 sq.; Kumaniecki K. Cyceron i jego współcześni. Warszawa, 1959. S. 530 sq.; Taylor L. R. Party Politics in the Age of Caesar. Berkeley; Los Angeles, 1946. P. 153; Vogt J. Ciceros Glaube an Rom. Darmstadt, 1963. S. 56 f.; Justinski J. Listy politiczne Cycerona. Myśl polityczna Cycerona w świetie jego listow. Warszawa, 1970. S. 125 sq.; Korpanty I. Rozwój politicznej roli jednostki w republice rzymśkiej i jego odbieie w literaturze // Ossolineum. 1971. № 11. S. 66 sq.; Martino F. de. Storia della costituzione Romana. 2 ed. Napoli, 1973. Vol. 3. P. 190–193; Rawson E. Cicero. A portrait. London, 1975. P. 152.

³ Benario H. Cicero — rei publicae amantissimus // CJ. 1973. Vol. 69. № 1. P. 17.

⁴ Cic. Rep. I. 29. 45; 35. 54; 45. 69; II. 23. 41; 39. 65; I. 21. 34; 46. 70; II. 39. 66.

⁵ Ibid. II. 32. 57.

⁶ Ibid. I. 45. 69.

⁷ Ibid. I. 26. 41.

⁸ How W. Cicero’s Ideal in his De re publica // JRS. 1930. Vol. 20. P. 24–31.

⁹ Cic. Rep. I. 25. 39.

¹⁰ Ibid. I. 34. 51–52; II. 32. 56; II. 36. 61; vid.: Keyes C. V. Original Elements in Cicero’s Ideal Constitution // AJPh. 1921. Vol. 42. P. 309–321.

¹¹ Cic. Rep. I. 27. 43.

¹² Ibid. I. 34. 51; II. 34. 59; comp.: I. 32. 49; Wegenhaupt H. Die Bedeutung und Anwendung von Dignitas in den Schriften der republikanischen Zeit. Eschenhagen, 1932; Drexler H. Dignitas. Göttingen, 1944; Adcock F. E. Roman political ideas and practice. Detroit, 1959. P. 13.

¹³ Mitchell T. N. Cicero. The ascending years. New Haven; London, 1979. P. 198; Wirszubski C. Cicero’s cum dignitate otium: a reconsideration // JRS. 1954. Vol. 44. P. 1–13.

¹⁴ Vid.: Błaszczyk L. T. Źe studiów nad senatem rzymskim w okresie schyłku republiki. Łodź, 1965. S. 46 sq.; Gruen E. S. The Last Generation of Roman Republic. Berkeley; Los Angeles; London, 1977. P. 522.

¹⁵ Kumaniecki K. Cicero. Mensch — Politiker — Schriftsteller // Acta Sessionis Ciceronianae. Warszawa, 1960. S. 16; Aalders G. J. D. Die Theorie der gemischten Verfassung im Altertum. Amsterdam, 1968. S. 114 f.; Rambaud M. Cicéron et l’histoire romaine. Paris, 1953. P. 50.

¹⁶ Cic. Rep. I. 43. 59; II. 34. 59; Leg. 3. 28; Phil. I. 34; Sest. 99; Mitchell T. H. Op. cit. P. 198.

¹⁷ Vid.: Cic. De orat. 211; 214–217; Rab. 3; Fam. XI. 16. 2.

¹⁸ Cic. Rep. I. 34. 52; 45. 68–69; II. 32. 56. Comp.: I. 34. 51; II. 9. 15; 31. 55.

¹⁹ Ibid. II. 39. 59; V. 1. 1.

²⁰ Ibid. I. 26. 41; 27. 43; II. 12. 55. Comp.: I. 45. 69; 44. 68; Sest. 45. 97; 48. 103; 59. 126; 66. 138; Gwosdz A. Der Begriff römischer Princeps. Breslau, 1933. S. 6 ff.

²¹ Ibid. V. 1. 1; 1. 2; III. 39. 41; Leg. III. 12. 29–32.

²² Ibid. II. 33. 57; Leg. agr. I. 27; Dom. 51. 130.

²³ Cic. Rep. V. 1. 1; II. 42. 69.

²⁴ Ibid. I. 34. 52.

²⁵ Cic. Q. fr. III. 5. 1.

²⁶ Taylor L. R. Op. cit. P. 153; Justyński J. Op. cit. S. 128; Dickinson J. Death of the Republic. New York; London, 1965. P. 313 f.

²⁷ Strachan-Davidson J. L. Cicero and the Fall of the Roman Republic. New York; London, 1894. P. 294; Magdelain A. Op. cit. P. 7, 35; Heinze R. Vom Geist des Römertums. Darmstadt, 1960. S. 143; Beranger J. Recherches sur l’aspect ideologique du principat. Basel, 1953. P. 32.

²⁸ Cic. Rep. II. 29. 51; V. 3. 5.

²⁹ Ibid. II. 25. 45.

³⁰ Cic. Rep. I. 34. 51.

³¹ Ibid. II. 29. 51.

³² Ibidem.

³³ Ibid. V. 3. 5; VI. 1. 1.

³⁴ Ibid. I. 29. 45.

³⁵ Cic. Rep. I. 34. 52; II. 1. 2; comp.: II. 1. 4.

³⁶ Ciaceri E. Cicerone e i suoi tempi. Milano, 1930. Vol. 2. P. 163; Kumaniecki K. Ciceron... S. 348; Dickinson J. Op. cit. P. 317; Rawson E. Op. cit. P. 152.

³⁷ Meyer Ed. Caesars Monarchie und das Principat des Pompeius. Stuttgart, 1922. S. 176 f.; Reitzenstein R. Die Idee des Prinzipats bei Cicero und Augustus // Gött. Nachrichten. Phil.-hist. Klasse. 1917. H. 5. S. 399 f.; Ehrhard A. Politische Metaphysik von Solon bis Augustin. Tübingen, 1959. Bd. 2. S. 265.

³⁸ Vid. n. 27.

³⁹ Cic. Rep. V. 6. 8.

⁴⁰ Ibidem.

⁴¹ Seel O. Op. cit. S. 321.

⁴² Cic. Rep. II. 29. 51.

⁴³ Ibid. VI. 1. 1.

⁴⁴ Ibid. I. 7. 12.

⁴⁵ Ibid. VI. 13. 13.

⁴⁶ Vid.: Schur W. Sallust als Historiker. Stuttgart, 1934. S. 33.

⁴⁷ Heinze R. Auctoritas // Hermes. 1925. Bd. 60. S. 348–366; Meyer Ern. Römischer Staat und Staatsgedanke. Zürich, 1946. S. 245 f.; Fürst F. Die Bedeutung der «auctoritas» im privaten und öffentlichen Leben der römischen Republik. Marburg, 1934; Biscardi A. Auctoritas patrum // Bulletino dell’Istituto di Diritto Romano «Victorio Scialoja». XVI–XVII (LVII–LVIII). Milano, 1953; Balsdon J. P. V. B. Auctoritas, dignitas, otium // CQ. 1960. № 10. P. 43–50.

⁴⁸ Протасова С. И. Трактат Цицерона «О государстве» (его политические тенденции) // Уч. зап. Сарат. ун-т. 1926. Т. VI. Вып. 3. С. 277.

⁴⁹ Cic. Att. VII. 3. 2; VIII. 11. 1.

⁵⁰ Cic. Rep. II. 25. 46.

⁵¹ Cic. Rep. I. 6. 10; Sall. Ep. 2. 3. 1.

⁵² Cic. Rep. I. 40. 63.

⁵³ Ibid. VI. 12. 12; Alföldi A. Le basi spirituali del principato romano // Corvina. Rassegna semestrale Italo-Ungerese della «Mattia Corvino». 1952. Anno I. Vol. I. P. 30.

⁵⁴ См.: Марченко Г. М. Цицерон о единоличном правлении (по материалам трактата «О государстве») // Вестн. Ленингр. ун-та. Сер. История, язык, литература. 1976. № 8. Вып. 2. С. 146.

⁵⁵ Cic. Rep. I. 35. 54; II. 23. 43.

⁵⁶ Сic. Rep. I. 35. 54.

⁵⁷ Ibid. I. 41. 64.

⁵⁸ Ibid. III. 35. 47.

⁵⁹ Ibid. II. 23. 43; II. 27. 49.

⁶⁰ Ibid. II. 27. 50.

⁶¹ Ibid. II. 23. 43.

⁶² Ibid. I. 42. 65.

⁶³ Ibid. III. 35. 47.

⁶⁴ Rawson E. Op. cit. P. 152; Korpanty J. Op. cit. S. 69.

⁶⁵ Sall. Ер. 2. 6. 1; Wirszubski C. Libertas as a political idea at Rome during the late republic and early principate. Cambridge, 1950. P. 62–65; Ceśca J. Nenavist Rimanu ke kralovlade a jeji priciny // Sbornik praci filosoficke fakulty Brnenske University. 1956. № 5. S. 13–15; Earl D. The Moral and Political tradition of Rome. New York, 1967. P. 59.

⁶⁶ Cic. Rep. II. 23. 43.

⁶⁷ Büchner K. Tyrann und sein Gegenbild in Ciceros «Staat» // Studien zur römische Literatur. Cicero. Wiesbaden, 1962. Bd. II. S. 116–147; idem. Cicero. Bestand und Wangel seiner geistigen Welt. Heidelberg, 1964. S. 223 f.

⁶⁸ Cic. Rep. I. fr. 2; VI. 16. 16; Drexler H. Die Entdeckung des Individuums. Salzburg, 1966. S. 10; Meyer Ern. Op. cit. S. 249; Pohlenz M. Die Stoa. Geschichte einer geistigen Bewegung. Göttingen, 1959. S. 260; idem. Antikes Führertum. Cicero De officiis und das Lebensideal des Panaitios. Leipzig, 1954. S. 114. Comp.: Alföldi A. The Main Aspects of Political Propaganda on the Coinage of the Roman Republic // Essays in Roman Coinage. Presented to H. Mattingly. Oxford, 1956. P. 63–95.

⁶⁹ Cic. Rep. V. 3. 5.

⁷⁰ В этом трактате «Цицерон в форме диалога стремился сказать все, что сказал бы в своих речах, если бы был волен сделать это. Хотя действие перенесено в век Сципиона Младшего (ок. 129 г. до н. э.), здесь затрагиваются проблемы 56–52 гг. до н. э.» — Lacey W. K. Cicero and the end of the Roman Republic. London etc., 1978. P. 93.

⁷¹ Cic. Fam. I. 8. 4.

⁷² Ciaceri E. Op. cit. Vol. II. P. 69–161; Gelzer M. Cicero. Ein biographischer Versuch. Wiesbaden, 1969. S. 145–212; Gruen E. S. Cicero and Licinius Calvus // HSCPh. 1966. Vol. 71. P. 215–233; idem. Pompey, the Roman Aristocracy, and the Conference of Luca // Historia. 1969. Bd. 18. P. 106 f.; Sumner G. V. Manius or Mamercus // JRS. 1964. Vol. 54. P. 42 f.

⁷³ Cic. Q. fr. III. 6. 4; II. 13. 4; Att. IV. 18. 3; IV. 19. 1.

⁷⁴ Spranger P. P. Der Große // Saeculum. 1938. № 9. S. 22–58; Mette H. J. Der «große Mensch» // Hermes. 1964. Bd. 89. S. 332–344; Latte K. Römische Religionsgeschichte. München, 1960. S. 100.

⁷⁵ См.: Машкин Н. А. Принципат Августа. М.; Л., 1940. С. 51.