с.114 Период относительной социальной и политической стабилизации, ставший основанием для расцвета классической цивилизации, был весьма непродолжительным. С Пелопоннесской войной Греция вступила в полосу нового кризиса, который, постепенно расширяясь, охватил к началу IV в. до н. э. почти все греческие города. Обращаясь, в частности, к истории одного из важнейших сопутствовавших кризису явлений, младшей тирании, мы можем констатировать бесспорный факт: возрождение тиранических режимов в позднеклассическое время было явлением, характерным для политической жизни всех областей греческого мира — отсталых аграрных так же, как и развитых торгово-промышленных, периферийных районов в такой же степени, как и собственно Балканской Греции.

Действительно, как мы это уже показали в другом месте¹, возрождение тирании в Балканской Греции было практически повсеместным. В Фессалии, в Фокиде, на Эвбее и в Пелопоннесе — повсюду нездоровая общественная ситуация, обусловленная внутренними смутами и внешнеполитическими осложнениями, способствовала рождению авторитарных, тиранических режимов. Даже такие государства, как Афины и Спарта, эти столпы полисного строя, не смогли совершенно избежать общей болезни. Афины в конце Пелопоннесской войны в течение короткого времени дважды испытали тяготы неконституционного правления, близкого (Четыреста) или адекватного тираническому (Тридцать). В свою очередь в Спарте чуть с.115 позже усилия некоторых лиц, направленные к ниспровержению традиционного порядка, не увенчались успехом лишь потому, что правительство поспешило принять самые энергичные и самые жесткие меры пресечения.

Сходным образом обстояло дело и на периферии греческого мира. Правление ранних Спартокидов на Боспоре, тирания Дионисиев — отца и сына — в Сицилии, правление Клеарха и его преемников в Гераклее Понтийской — вот великолепные примеры, подтверждающие принципиальное сходство политического развития в различных районах Большой Греции в позднеклассическое время. Более того, как уже отмечалось в литературе², большая скорость и интенсивность роста дочерних городов-государств обусловили и более интенсивное развитие здесь кризисных явлений. Бесспорно, что авторитарные режимы на периферии греческого мира возникали быстрее, развивались стремительнее и достигали более полных форм самовыражения. Но здесь напрашивается уже другой вывод: представление об общем сходстве не должно заслонять того факта, что возникновение и существование периферийных тираний отличалось существенным своеобразием. При этом априори можно утверждать, что это своеобразие должно было выражаться не только в степени интенсивности, но и в качественном отношении, в отношении самих форм, постольку, в частности, поскольку присутствие «варварского», негреческого окружения должно было неизбежно вносить существенные модификации в сходные процессы. В силу этого очевидно, какой большой интерес для исследователя тирании должны представлять периферийные режимы. Можно надеяться, что их изучение существенно обогатит наши представления о характере ситуаций, порождавших тиранию, и о формах, в которые она воплощалась.

Одним из наиболее интересных объектов для наблюдения может стать тирания в Гераклее Понтийской, авторитарный режим, который по своей значимости и отражению в традиции уступает лишь самой блестящей из позднеклассических тираний — сицилийской. Как и в случае с этой последней, мы сталкиваемся здесь с фактом длительного существования мощной и преемственной тирании. Значение этого факта было осознано уже современниками. Знаменитый ритор и публицист Исократ в поисках путей к сближению политической с.116 философии с реальной властью не прошел мимо, казалось бы, столь отдаленной гераклейской тирании. Исократ близко знал основателя этой тирании Клеарха (тот в свое время учился у него), но разочаровался в этом жестоком правителе. Когда же к власти пришел более либеральный сын Клеарха Тимофей, Исократ обратился к нему с увещаниями следовать начатому курсу, поставить свою власть на службу общественному благу и таким образом придать тираническому режиму принципиальный, благородный характер. Адресованное Тимофею 7-е письмо Исократа дошло до нас; его подлинность не вызывает сомнений. Письмо датируется концом 40-х годов IV столетия и является единственным дошедшим до нас современным свидетельством о характере правления первых гераклейских тиранов³.

Не обошли вниманием гераклейскую тиранию и историки, вышедшие из школы Исократа. Эфор в сравнительно спокойном (если судить по изложению Диодора), а Феопомп в откровенно неприязненном тоне упоминали о правлении Клеарха и, может быть, Сатира. До нас, правда, дошли лишь жалкие остатки этих когда-то полнокровных рассказов (для Эфора ср. Diod., XV, 81, 5 и XVI, 36, 3; фрагменты Феопомпа объединены у Ф. Якоби — FgrHist, 115, F. 181 a-c), однако надо учитывать еще возможное влияние этих повествований на последующую историографию. Следы влияния Феопомпа отчетливо ощущаются, в частности, у Помпея Трога (в переложении Юстина — XVI, 4–5), рассказ которого вообще является самым крупным из дошедших до нас свидетельств универсальной историографии и единственым, содержащим сведения о социальной политике Клеарха⁴.

Другую ветвь свидетельств о гераклейской тирании составляет местная гераклейская традиция, представленная с.117 историками Нимфидом и Мемноном. О первом из них мы располагаем некоторыми биографическими сведениями. Нимфид был современником последних гераклейских тиранов; он принадлежал к аристократической оппозиции и должен был жить в изгнании. После освобождения города (281 г.) при мудром посредничестве Нимфида состоялось возвращение изгнанников на родину (Memnon, 11, 3 Müller). Впоследствии Нимфид принимал активное участие в политической жизни родного города и, в частности, руководил переговорами с галатами во время их вторжения в Гераклеотиду около 250 г. (ibid., 24). Нимфид принадлежал еще к тому поколению писателей, чей интерес к истории и самый труд покоился на собственном политическом опыте. Человек больших знаний и широкого кругозора, Нимфид написал несколько произведений: «Об Александре, диадохах и эпигонах» в 24 книгах, «О Гераклее» в 13 книгах и «Перипл Азии» (см. Suidas, s. v. Νύμφις; фрагменты собраны у К. Мюллера — FHG, III, p. 12–16 и Ф. Якоби — FgrHist, 432). В сочинении «О Гераклее» история родного города излагалась Нимфидом на широком фоне, в связи с событиями мировой истории, причем рассказ начинался с древнейших времени и доводился до царствования Птолемея III, т. е. до 246 г. Видное место отводилось истории гераклейской тирании, к которой автор относился с вполне понятной неприязнью⁵.

Труд Нимфида до нас не дошел; зато сохранилось обширное извлечение патриарха Фотия из произведения другого гераклейского историка Мемнона, который широко воспользовался сочинением Нимфида. О жизни и деятельности Мемнона мы не располагаем никакими подробностями; его считают писателем то ли рубежа I–II вв. н. э., то ли еще конца старой эры. В хронике Мемнона излагалась вся история Гераклеи, начиная с древнейших времен. Извлечение Фотия охватывает лишь часть этого труда, именно с IX по XVI книгу, от установления тирании Клеарха до периода Митридатовых войн (Phot., Bibl., cod. 224 = FHG, III, p. 525–558 и FgrHist, 434). В части, посвященной истории гераклейской тирании (кн. IX–XII), источниками Мемнона были, возможно, Феопомп (для начального периода) и несомненно и в особенности Нимфид. Широкое использование сведений, сообщаемых этими последними с.118 придает особую ценность труду Мемнона и делает его при всех недостатках, при всей односторонности и тенденциозности, важнейшим источником по истории гераклейской тирании⁶.

Сообщения историков — Феопомпа и Юстина (Помпея Трога), Нимфида и Мемнона — составляют основу наших знаний о гераклейской тирании. Прочие литературные свидетельства имеют чисто вспомогательное значение. Это отрывочные упоминания у Энея Тактика и Аристотеля, уточняющие наши представления о характере социальных смут в Гераклее; затем хронологические указания Диодора, ценные, но не безупречные (их анализ и уточнение проведены Ю. Белохом⁷); и наконец основывающиеся главным образом все на том же Нимфиде или Мемноне письма Псевдо-Хиона (времени Домициана?) и статья о Клеархе в словаре Свиды (Suidas, s. v. Κλέαρχος = Aelian., fr. 86 Hercher), сообщающие в основном маловероятные подробности о родоначальнике гераклейской тирании⁸. Значение остальных источников еще меньшее: эпиграфические материалы практически отсутствуют⁹, археологические находки (например, остатков керамической тары) содержат лишь косвенные указания на экономическое состояние Гераклеи¹⁰ и только монеты с именами отдельных с.119 правителей доставляют важный дополнительный материал для суждения о политическом строе Гераклеи при Клеархе и его преемниках¹¹.

Как бы там ни было, наличие хорошей исторической традиции, восходящей еще к современным или почти современным свидетельствам, создает благоприятные условия для изучения гераклейской тирании. Естественно, что в новое время внимание исследователей античности не раз обращалось к этому сюжету. В середине прошлого века Г. Пласс в своем капитальном труде о греческой тирании внимательно разобрал относящийся к Гераклее материал и пришел к выводу, что установившийся здесь авторитарный режим из первоначального архаического развился в общий для позднеклассической Греции тип младшей тирании¹². В соответствии с общим отрицательным отношением Пласса к младшей тирании это означало implicite отрицательное суждение и об исторической роли гераклейской тирании.

В конце прошлого — начале нынешнего столетия тирания в Гераклее неоднократно становилась предметом специального рассмотрения. Ей посвящались более или менее обстоятельные экскурсы в общих трудах по истории классической Греции и эллинизма, например, у Б. Низе, Ю. Белоха, Эд. Мейера¹³. В частности, Ю. Белох, в отличие от Пласса, высоко оценил историческое значение гераклейской тирании. В духе общей своей исторической концепции Белох считал режимы, подобные сицилийской и гераклейской тирании, вариантами национальной монархии, призванной защитить интересы эллинов от угрозы со стороны варварской периферии. Вслед за Белохом и, очевидно, не без его влияния положительное суждение о гераклейской тирании было высказано и Г. Апелем, автором с.120 специальной и до сих пор единственной монографии о тирании в Гераклее Понтийской¹⁴.

Впрочем, ни тогда, ни позже мнение Белоха не стало преобладающим. Так, Р. Пельман в последних изданиях своего очерка греческой истории по-прежнему видел в позднеклассической тирании, в частности, и в периферийной, выражение упадка и разложения греческих государств¹⁵. Позднее Т. Леншау отнес основоположника гераклейской тирании Клеарха к числу заурядных «городских тиранов, которые имели лишь местное значение и не оказали никакого влияния на судьбы всей нации»¹⁶. Наконец, Г. Берве не только вновь подчеркнул связь между возникновением тирании и социальным кризисом в Гераклее, но и признал историческую эфемерность гераклейского режима, которому так и не удалось преодолеть грань, отделяющую обычную городскую тиранию от мощной территориальной монархии эллинистического типа¹⁷.

Если в западноевропейской историографии тема гераклейской тирании имеет уже, так сказать, свою историю, то этого никак нельзя сказать об отечественной науке. Здесь этот сюжет затрагивался лишь вскользь либо в рамках общего обзора истории Южного и Западного Причерноморья (у Т. В. Блаватской, в коллективном труде «Древняя Греция», опубликованном АН СССР в 1956 г.), либо в связи с исследованием отдельных вопросов северопричерноморской тематики (в статьях С. А. Жебелева и Е. И. Леви о херсонесской присяге)¹⁸, либо, наконец, в связи с изучением темы рабства на периферии античного мира (в статье А. А. Нейхардт)¹⁹. Разумеется, при с.121 этом было высказано немало интересных и важных положений, касающихся отдельных сторон гераклейской тирании. Отметим, в частности, выдвинутый Е. И. Леви тезис о радикально-демократическом характере режима Клеарха, тезис, который нашел затем среди советских ученых и своих сторонников (Т. В. Блаватская), и противников (А. А. Нейхардт). Однако и это и другие положения остались всего лишь высказываниями ad hoc, не восполняющими отсутствие в отечественной литературе систематического очерка гераклейской тирании.

Между тем наличие такого пробела кажется особенно ощутимым ввиду очевидной незавершенности исследования и отсутствия стабильной точки зрения на гераклейскую тиранию также и в западноевропейской литературе. Думается поэтому, что наше обращение к теме гераклейской тирании не будет несвоевременным. При этом мы должны с самого начала подчеркнуть: по нашему глубочайшему убеждению, основания к пониманию природы и характера гераклейской тирании коренятся в знании особенностей исторического развития Гераклеи. Между тем история Гераклеи до тирании изучалась еще менее основательно, чем время тирании. Поэтому мы вынуждены начать издалека и очерку тирании предпослать подробный обзор предшествующей гераклейской истории.

Тенденции социально-политического развития Гераклеи в первые два века ее существования (с середины VI до середины IV в. до н. э.)

На южном побережье Понта Гераклея была единственной колонией, выведенной дорийцами. По преданию, она была основана переселенцами из Мегар при некотором участии беотийцев около 560 г. до н. э. (о Гераклее как колонии мегарцев говорят Ксенофонт, Диодор и Арриан: Xen., Anab., VI, 2, 1; Diod., XIV, 31, 3; Arrian., Peripl., 18; о совместном предприятии мегарцев и беотийцев — Ephor. in Schol. in Apoll. Rhod., II, 845 = FgrHist, 70, F. 44; Ps.-Scymn., 972–975; Paus., V, 26, 7; об одних беотийцах — Justin., XVI, 3, 4–7; ср. также Steph. Byz., s. v. Πάνελος; Suidas, s. v. Ἡρακλείδης Εὔφρονος; дата указана у Псевдо-Скимна: 975 — καθ᾿ οὐς χρόνους ἐκράτησε Κῦρος Μηδίας). Участие беотийцев было, по-видимому, весьма незначительным; характерные дорийские установления (о них — несколько ниже) и диалект свидетельствуют, что Гераклея с самого начала была городом дорийским по с.122 преимуществу (ср. у Арриана, l. c. — Ἡράκλειαν πόλιν Ἑλληνίδα Δωρικήν)²⁰.

Новое поселение было основано в месте, одинаково удобном для занятия и мореходством и земледелием. В этом пункте тянущаяся от устья Понта ровная линия побережья неожиданно делает поворот на север и образует большую открытую на запад бухту, единственную на этом участке между Боспором и Синопой. Море здесь было богато рыбой, а прилегающая местность, сплошь состоящая из плодородных лощин, протянувшихся между невысокими лесистыми горами, создавала благоприятные условия для занятия земледелием и скотоводством (для суждения о местности и ее ресурсах ср.: Xen., Anab., VI, 2, 1 слл.; Ps.-Scylax, 91; Strabo, XII, 3, 6–7, p. 542–543; Arrian, l. c.; Pomp. Mela, I, 103; Plin., N. h., VI, 1, 4; IX, 57, 176 сл.; XV, 30, 131; XXI, 13, 74 слл.; Aelian. De nat. an., XV, 5)²¹.

По-видимому, вновь основанное поселение с самого начала носило смешанный торгово-земледельческий характер. Выбор места безусловно указывает на заинтересованность колонистов в море, на их стремление сохранить и развивать контакты с внешним миром. С другой стороны, энергичное наступление, которое гераклеоты сразу же повели на местное население мариандинов, захват земель этих «варваров» и порабощение их самих свидетельствует о большой заинтересованности в земле. Надо думать, что наряду с торговыми людьми в новую колонию выселились главным образом те, кто мечтал обзавестись новым участком земли. Среди этой массы могли быть самые различные люди, отпрыски знатных семей, так же как и простые крестьяне. Одних могла погнать за море грубая, неприкрытая нужда, других — действительное или кажущееся умаление их достоинства. Одно несомненно: масса этих переселенцев была внушительной, а их энергия достаточно с.123 целенаправленной, если в короткий срок они сумели утвердиться среди воинственных туземных племен и расширили свои владения далеко по побережью и вглубь материка²².

Вообще Гераклея рано обрела черты большого периферийного государства. Первоначально колонистам пришлось выдержать упорную борьбу за землю с местным франко-вифинским племенем мариандинов (ср. свидетельство Юстина: XVI, 3, 8 — multa deinde huius urbis adversus finitimos bella; ср. также Paus., V, 26, 7, где упоминается о посвящениях, которые гераклеоты доставили в Олимпию после какого-то набега на землю соседних варваров-мариандинов — Μαριανδυνῶν ὁμόρων βαρβάρων καταδραμόντες τὴν χώραν). Борьба эта была для гераклеотов успешна; они отвоевали большую полосу земли, а населявших ее варваров частью истребили или оттеснили вглубь материка, частью же поработили. Не следует забывать, что переселенцы в подавляющей массе были дорийцы. В новую страну они перенесли обычный для дорийских завоевателей способ распоряжаться завоеванным, тем более что сама ситуация была сходна с той, которая имела место при более раннем расселении дорийцев в Балканской Греции. По единодушному свидетельству древних авторов, гераклеоты поступили с оставшимися на своей земле мариандинами так, как это сделали спартанцы с земледельческим населением захваченных ими областей: поставили их в положение зависимых, очевидно от всей общины, рабов, прикрепили к земле и обязали вносить оброк новым хозяевам. За это, как и спартанским илотам, мариандинам было предоставлено право жить на своих землях, своим хозяйством и со своими семьями, без опасения быть вывезенными и проданными за границу. Последнее было оговорено особо, быть может даже в форме специального договора. Следы этого договора, которым, возможно, была оформлена зависимость мариандинов от гераклеотов, могли сохраниться в обозначении, нарочито мягком, самих этих мариандинов — «дароносцы» (δωροφόροι) (см. Euphorion ap. Athen., VI, 84, p. 263, d-e; Callistrat. ap. Athen., VI, 84, с.124 p. 263, e = FgrHist, 348, F. 4; Posidon., ap. Athen., VI, 84, p. 263, с-d = FgrHist, 87, F. 8; Strabo, XII, 3, 4, p. 542; у последнего о положении, на которое низвели мариандинов гераклеоты, выразительно сказано: εἱλωτεύειν ἠνάγκασαν; сопоставление мариандинов с илотами и пенестами в общей форме проводил уже Платон, который, впрочем, видел в них всех именно сходные категории рабов, не особый тип зависимости, — Plat., Leg., VI, 19, p. 776, c-d; напротив, у позднейшего лексикографа Поллукса мариандины вместе с илотами, пенестами и некоторыми другими прямо уже отнесены к особой категории зависимого населения, занимающего промежуточное положение между рабами и свободными, — Pollux, III, 83; ср. Phot., Lex., s. v. κλαρῶται; о договоре, оформившем отношения мариандинов с гераклеотами, говорят Посидоний и Страбон; об обозначении δωροφόροι — Эвфорион, Каллистрат, Поллукс и Гезихий [последний — s. v. δωροφόρους])²³.

Если характер взаимоотношений гераклеотов с ближайшими племенами мариандинов представляется более или менее ясным, то труднее судить об отношениях нового города с более далекими, но более мощными соседями Лидией и Персией. Правда, Геродот определенно утверждает, что Крез успел покорить все народы, проживавшие западнее Галиса, за вычетом одних лишь ликийцев и киликийцев; среди покоренных были и мариандины (Her., I, 28). Позднее, после с.125 разгрома Лидии и установления персидского господства в западной части Малой Азии, мариандины входили в состав третьего из двадцати учрежденных Дарием I административно-податных округов (ibid., III, 90) и даже принимали участие в походе Ксеркса в Грецию (ibid., VII, 72). Неясно, однако, в какой степени все эти указания могут быть отнесены к Гераклее. Под мариандинами, конечно, каждый раз могут разуметься все жители мариандинской области, включая и новых греческих поселенцев. Однако при удаленности Гераклеи и слабой заинтересованности восточных держав в освоении побережья Понта прямое подчинение гераклеотов лидийцам или даже персам представляется маловероятным. Вообще контакты с лидийцами по необходимости могли быть лишь очень кратковременными. В расчет, стало быть, могут идти только персы, однако если им и удалось на какое-то время подчинить себе Гераклею, то подчинение это было чисто номинальным: никаких реальных следов его обнаружить невозможно²⁴.

Между тем город рос, и кажется, что увеличение населения, очевидно главным образом за счет притока новых колонистов, совершалось гораздо быстрее, чем освоение новых территорий и развитие городских промыслов. Еще в том же VI столетии гераклеоты должны были приступить к выведению собственных колоний, и, очевидно, это было обусловлено не только потребностями развивающейся торговли, но и невозможностью обеспечить всех новых колонистов землею или предоставить им какое-либо другое занятие в городе, большая группа гераклеотов покинула свой город и выселилась на западное побережье Черного моря, где основала город Каллатиду. Впрочем, непосредственным толчком к основанию Каллатиды могли послужить в Гераклее резкое обострение социальной борьбы и ниспровержение первоначально установившейся демократии. Возможно, что потерпевшие поражение демократы и стали инициаторами вывода новой колонии (об основании Каллатиды см.: Ps.-Scymn., 761–764, с указанием даты: ἠνίκα τὴν Μακεδόνων ἀρχὴν Ἀμύντας παρέλαβεν; ср.: Strabo, VII, 6, 1, p. 319 и XII, 3, 6, p. 542; Memnon, 21; один лишь Помпоний Мела утверждает, что Каллатида была с.126 основана милетцами [II, 22 — a Milesiis deducta Callatis], что, однако, не заслуживает никакого доверия)²⁵.

Впрочем, период первоначального устроения был пройден гераклеотами достаточно быстро. Энергичная эксплуатация моря, быстрое освоение обширной сельскохозяйственной территории, способной поставлять в изобилии и продукты питания и различное сырье, развитие на этой основе городских промыслов и торговли скоро сделали Гераклею одним из самых богатых и процветающих городов Причерноморья (ср. свидетельство Юстина о быстрых успехах колонистов: XVI, 3, 7 — brevi tempore magnas opes paravere).

В V в. Гераклея должна была уже играть видную роль в экономической и политической жизни Причерноморья. К сожалению, наша традиция, более всего интересовавшаяся временем тирании, как раз об этом периоде гераклейской истории сообщает очень скудные сведения. Судя по одному замечанию Юстина (см. ниже), гераклеотам удалось установить хорошие отношения с Персией. Это было необходимым условием дальнейшего безопасного существования колонии, однако осуществление этого условия не могло остаться без последствий для внутренней жизни самой Гераклеи. Контакты с Персией, которая всегда ориентировалась на аристократические слои, должны были укрепить позиции этих последних и в Гераклее. Когда усилилось афинское проникновение в Причерноморье, противодействие Афинам со стороны Гераклеи определялось не только дружбою гераклеотов с персами (см. у Юстина: XVI, 3, 9 — ob amicitiam regum Persicorum) и интересами их собственной торговли, но и позицией влиятельной гераклейской знати, которая, естественно, не питала никаких симпатий к афинской демократии.

Опираясь на поддержку персов, Гераклея могла долго противиться вступлению в Афинский морской союз и смирилась, по-видимому, лишь после того, как по инициативе Перикла афинянами были предприняты энергичные шаги к утверждению своего влияния в Понте. В середине 30-х годов сам Перикл с большим флотом побывал в Понте (Plut., Per., 20, 1–2)²⁶, за этим последовал вывод афинских клерухий в Синопу и с.127 Амис (Plut., l. c.; Theopomp. ap. Strab., XII, 3, 14, p. 547 = FgrHist, 115, F. 389)²⁷ и, очевидно, тогда же состоялось присоединение к Афинской архе и Гераклеи. К середине 20-х годов Гераклея во всяком случае уже входила в состав Афинского союза: в одном из фрагментов (№ 38) афинской надписи, содержащей декрет об обложении союзников от 425/4 г., с большой долей вероятности восстанавливается имя гераклеотов — [Ἡρ]ακλειῶτα[ι]²⁸.

Однако афинский контроль над Гераклеей был непрочным. В 424 г. афиняне должны были отрядить часть кораблей, занимавшихся сбором подати с союзных городов, против Гераклеи ввиду отказа этой последней вносить свою долю. Экспедиция, которой командовал небезызвестный Ламах, едва не окончилась для афинян катастрофой. Ламах высадился недалеко от Гераклеи, в устье реки Калета, и принялся уже опустошать поля гераклеотов, как вдруг разразилась буря и вздувшаяся от дождей река унесла в море причаленные корабли. Лишившись флота, Ламах попал в отчаянное положение. Однако гераклеоты не стали злоупотреблять неожиданной удачей. Они вступили с Ламахом в переговоры и, очевидно добившись для себя важных уступок, содействовали возвращению афинян по суше в Калхедон (Thuc., IV, 75; Diod., XII, 72, 4, с опозданием, под годом архонта Аминия = 423/2 г.; Justin., XVI, 3, 8–12). Возможно, впрочем, что умеренность гераклеотов была вынужденной ввиду наличия у Ламаха все еще значительных сил и напряженной обстановки в самой Гераклее, где появление афинян могло возбудить активность дружественных им демократов. Однако если даже выступление этих демократов и состоялось, то ввиду несчастья, постигшего Ламаха, с.128 оно не имело шансов на успех. По-видимому, есть все основания предполагать, что именно тогда в связи с новым поражением демократии состоялось очередное выселение значительной части гераклеотов, на этот раз в Крым, где они основали новую колонию Херсонес Таврический (об основании Херсонеса см.: Ps.-Scymn., 822–827, с указанием на участие делосцев; ср. Strabo, VII, 4, 2, p. 308 и XII, 3, 6, p. 542)²⁹.

По-видимому, после неудачи Ламаха афиняне не возобновляли попыток подчинить Гераклею. Город, таким образом, остался свободным и независимым. Более того, очень скоро, с крушением Афинской державы и сокращением торговой и политической активности афинян в Причерноморье, для Гераклеи открылись новые широкие возможности. Обладая великолепными гаванями (ср. Strabo, XII, 3, 6, p. 542 — ἡ μὲν οὖν Ἡράκλεια πόλις ἐστὶν εὐλίμενος), располагая богатыми природными ресурсами и развитыми сельским хозяйством и ремеслом, Гераклея стала крупнейшим экономическим центром Причерноморья. О широком размахе гераклейской торговли свидетельствуют повсеместные в Причерноморье находки гераклейской керамической тары (от времени, как раз начиная с рубежа V–IV вв.)³⁰. Торговля эта, в особенности активная с городами Западного и Северного Причерноморья, где у гераклеотов были надежные опорные пункты в лице их колоний Каллатиды и Херсонеса, приносила гераклейским предпринимателям крупные барыши. О богатствах Гераклеи могут дать с.129 представление не только осуществлявшиеся ею добровольно поставки продовольствия возвращавшимся из похода наемникам Кира (Xen., Anab., VI, 2, 3 и 5, 1), но и те требования, с которыми наемники сами обратились к гераклеотам: на продолжение пути они потребовали от жителей города не то 3000, не то 10000 кизикских статеров. Решительный отказ и энергичное противодействие гераклеотов этому вымогательству несомненно говорят о силе и неустрашимости дорийских колонистов (ibid., VI, 2, 4 слл.).

Вообще Гераклея была одним из самых сильных в военном отношении государств Причерноморья. Город был хорошо укреплен, в доках хранилось много военных кораблей, а из граждан в случае нужды можно было составить большое и боеспособное ополчение (для суждения о военной мощи Гераклеи и, в частности, о гераклейском флоте ср.: Ps.-Aristot., Oec., II, 2, 8, p. 1347b, 3 слл.; Polyaen., VI, 9, 4; Memnon, 23). Опираясь на эти силы, гераклейское государство проводило активную внешнюю политику, обеспечивая свободу мореплавания для своих купцов, практикуя каперство для устранения конкурентов, во всех случаях зорко следя за тем, чтобы никто не умалял интересов его собственных или связанных с ним деловыми отношениями других городов. В IV в. именно эти опасения за безопасность своей колонии Херсонеса и, более широко, за сохранность своих позиций, своего торгового и политического влияния в Крыму и Прикубанье, которому стало угрожать растущее могущество Боспорского государства, вызвали вмешательство Гераклеи в войну Боспора с Феодосией. Война эта, порожденная аннексионистскими устремлениями боспорских Спартокидов, затянулась именно благодаря вмешательству Гераклеи, которая стала оказывать активную поддержку Феодосии. Гераклейский флот не раз появлялся у берегов Крыма и заставлял боспорцев отступать от стен Феодосии, а высаживавшиеся гераклеотами в различных пунктах побережья десанты наносили серьезный урон боспорской экономике (Ps.-Aristot., Oec., II, 2, 8, p. 1347b, 3–15; Polyaen., V, 23 и 44, 1; VI, 9, 3–4)³¹.

с.130 Однако эта война оказалась тяжким испытанием не только для Боспора, но и для Гераклеи. Не по силам античного города было вести длительную заморскую войну (об экономических трудностях Гераклеи во время войны с Боспором см. Ps.-Aristot., l. c.). Тяготы военного времени резко обострили социальную и политическую обстановку в Гераклее и, сделав невозможным для гераклейской республики продолжение военных операций в Крыму, одновременно расчистили путь тирании³².

Впрочем, надо помнить, что связь войны с Боспором с началом новой смуты в Гераклее достаточно гипотетична. У нас нет положительных данных о том, что эта война затянулась до 60-х годов IV в. Кроме того, война в любом случае могла дать лишь толчок к развязыванию социального конфликта, причины которого должны были корениться в более естественных основаниях, прежде всего и главным образом в социальной структуре гераклейского общества. К рассмотрению этого нового вопроса, как необходимой предпосылки для понимания с.131 природы гераклейской тирании, нам и необходимо теперь обратиться.

Социально-политическое устройство Гераклеи

О социальном и политическом строе Гераклеи мы располагаем немногими, но содержательными указаниями Энея Тактика и Аристотеля. Город конституировался как дорийское поселение. Граждане, как и у себя на родине в Мегарах, подразделялись на три филы. Однако наряду с этим традиционным для дорийцев членением существовало, тоже вероятно с самого начала, и другое деление, характерное именно для Мегар и их колоний, — на сотни (ἑκατοστύες). Последних было четыре, и, в отличие от фил, они служили, по-видимому, не кровнородственными, а военно-политическими подразделениями общины, такими примерно, какими были центурии у древних римлян (существование фил и сотен в Гераклее удостоверяет Эней Тактик [11, 10a]; при истолковании текста Энея мы, вслед за Г. Апелем, исходим из рукописного чтения: οὐσῶν αὐτοῖς τριῶν φυλῶν καὶ τεσσάρων ἑκατοστύων³³).

О первоначальном политическом устройстве и социальной ситуации в Гераклее ценные указания дает Аристотель. В «Политике», обосновывая положение о том, что причиною свержения демократии чаще всего бывает наглость демагогов, Аристотель ссылается и на пример Гераклеи: «Ниспровергнута была демократия (ὁ δῆμος) и в Гераклее, тотчас же после основания там колонии (μετὰ τὸν ἀποικισμὸν εὐθὺς), благодаря демагогам: притесняемые ими аристократы (οἱ γνώριμοι) удалились в изгнание, затем изгнанники объединились и, возвратившись в Гераклею, уничтожили в ней демократическое с.132 правление (τὸν δῆμον)» (Pol., V, 4, 2, p. 1304b, 31–34, пер. С. А. Жебелева).

Очевидно, основную массу переселенцев в Гераклее составили представители демоса, торговцы и земледельцы, по воле которых первоначальный строй стал демократическим. Однако в новой общине рано обнаружились тенденции к социальному расслоению и розни. Как и в других местах, при основании Гераклеи активную роль вожаков могли сыграть выходцы из аристократических кругов. Завоевание прилегающей к городу территории и порабощение мариандинов сразу должно было превратить их и их ближайшее окружение в мощный слой военно-землевладельческой знати. Эта группа теперь противостояла остальной массе народа — земледельцам, оказавшимся менее предприимчивыми и получившим меньшую долю при разделе завоеванных земель, горожанам, торговцам и ремесленникам, самоустранившимся от участия в этом предприятии, позднейшим переселенцам, для которых это участие и вовсе было исключено. Социальное противостояние этих двух групп населения — новой знати и остального народа — неизбежно должно было перерасти в рознь, чему немало способствовало еще одно обстоятельство, тоже социального, хотя и не экономического, порядка. Переселение сильно ускорило естественный, начавшийся еще на родине колонистов процесс размывания кровнородственных связей, следствием чего явилось накопление значительной части народа за пределами традиционных родоплеменных организаций — фил. Вдобавок в начале V в. в связи с усугублением греко-персидских распрей в Гераклею должен был хлынуть новый поток переселенцев из Ионии и Эолиды, людей, которые искони были чужды дорийским филам. В этих условиях военно-землевладельческая знать Гераклеи оказалась преимущественной носительницей древних кровно-родственных связей. Она с презрением должна была относиться к массе народа, оказавшейся вне традиционных родоплеменных подразделений, и ее претензии на руководящее положение в государстве могли казаться ей самой тем более правомерными, что в основании первоначальной политической организации лежали главным образом, если не исключительно, именно эти естественно сложившиеся гентильные подразделения. Однако в государстве с многочисленным и энергичным городским населением такие устремления знати не могли остаться безответными. В Гераклее ответом явилась консолидация сил демократии, которые выступили с требованием с.133 последовательного социального и политического равенства. Социальное противостояние переросло таким образом в политическое, и смута надолго должна была стать спутницей гераклейской истории³⁴.

И действительно, свершившееся в ранний период ниспровержение первоначального демократического строя было лишь первым звеном в длинной цепи политических конфликтов (ср. выразительное замечание Юстина: XVI, 3, 8 — multa etiam domesticae dissensionis mala fuere). Очевидно, результатом первого антидемократического переворота явилось установление крайней олигархии или, как будет лучше сказать применительно к этому времени, аристократии. Власть целиком сосредоточилась в руках знати, и от участия в политической жизни оказалась устраненной не только масса народа, но и его зажиточная, но незнатная верхушка. Эта последняя спустя некоторое время стала инициатором нового движения и переворота, как об этом можно заключить из другого места Аристотелевой «Политики», где характеризуются причины государственных переворотов при олигархиях: «Иногда крушение государственного строя вызывается самими зажиточными людьми (ἐξ αὐτῶν τῶν εὐπόρων [...] γίγνεται κατάλυσις), именно теми, которые не имеют доступа к должностям (οὐ τῶν ὄντων δ᾿ ἐν ταῖς ἀρχαῖς), когда лишь очень немногие пользуются почетом, связанным с гражданскими правами (ὅταν ὀλίγοι σφόδρα ὦσιν οἱ ἐν ταῖς τιμαῖς), как это имело место в Массалии, в Истре, в Гераклее и в других государствах» (Pol., V, 5, 2, p. 1305b, 2–6, пер. С. А. Жебелева с некоторыми нашими изменениями).

Прежде всего было существенно ослаблено древнее патриархальное право, этот важнейший из устоев аристократического строя. Было признано, что доступ к государственным должностям должен быть открыт не только для отцов семейств, но и для их взрослых сыновей — сначала для старших братьев, а затем и для младших (см. у Аристотеля: Pol., V, 5, 2, p. 1305b, с.134 6 слл., вслед за только что цитировавшимся отрывком, — οἱ γὰρ μὴ μετέχοντες τῶν ἀρχῶν ἐκίνουν, ἕως μετέλαβον οἱ πρεσβύτεροι πρότερον τῶν ἀδελφῶν, ὕστερον δ᾿ οἱ νεώτεροι πάλιν, κτλ.). Одновременно был значительно расширен круг лиц, пользующихся активными политическими правами. Их стало теперь шестьсот (ibid. — καὶ ἔνθα μὲν πολιτικωτέρα ἐγένετο ἡ ὀλιγαρχία [...] ἐν Ἡρακλείᾳ δ᾿ ἐξ ἐλαττόνων εἰς ἑξακοσίους ἦλθεν), и возможно, что это число было достигнуто путем удвоения прежнего числа членов аристократического совета: к 300 представителям дорийской знати (по 100 от каждой из фил) было добавлено 300 новых членов из числа просто богатых людей, которые, таким образом, были включены в эту аристократическую корпорацию на правах младшей знати. Возможно также, что именно тогда, если только это не было сделано в самом начале, знать должна была согласиться на учреждение новых военно-административных подразделений — сотен, которые, в отличие от фил, охватывали не только аристократов с их ближайшим окружением, но все вообще свободное население (Aen., Tact., 11, 10a; ср. также выше). Наконец, — впрочем совсем необязательно, что именно в это время, — знать должна была пойти еще на одну уступку: суды стали формироваться не из людей, непосредственно участвующих в управлении государством, а из других и, должно быть, менее привилегированных лиц, которые не преминули обратиться к демагогии и в конце концов спровоцировали новый переворот (см: следующее свидетельство Аристотеля: Pol., V, 5, 5, p. 1305b, 33 слл., при рассмотрении другой причины переворотов в олигархических государствах, — καὶ ὅπου τὰ δικαστήρια μὴ ἐκ τοῦ πολιτεύματός ἐστι — δημαγωγοῦντες γὰρ πρὸς τὰς κρίσεις μεταβάλλουσι τὴν πολιτείαν, ὅπερ καὶ ἐν Ἡρακλείᾳ ἐγένετο τῇ ἐν τῷ Πόντῳ)³⁵.

с.135 Все эти преобразования, совершенные на протяжении одного или нескольких отрезков времени, поколебали, но не уничтожили совершенно привилегированного положения гераклейской знати. Дело, однако, осложнилось, когда обнаружился раскол в среде самой знати, как это могло быть уже в случае с судьями-демагогами (судя по контексту, этот случай упоминается Аристотелем в связи с разбором более общей ситуации, когда олигархический строй рушился вследствие обращения к демагогии самих олигархов). Распри в среде знати обыкновенно вспыхивали из-за стремления одними аристократами оттеснить других, причем поводом к взрыву бывал то оскорбительный отказ породниться, то злоупотребление правосудием. Последнее имело место в случае с неким Эветионом. Политические противники обвинили его в прелюбодеянии и добились осуждения, справедливого, но чрезмерного: выставили его на городской площади с колодкой на шее. У Эветиона, однако, судя по всему, нашлись заступники, и в результате в городе вспыхнула смута (Aristot., Pol., V, 5, 10, p. 1306a, 31 слл.).

Ослабляя знать, эти распри должны были содействовать успеху демократии. Возможно при этом, что в тот или иной момент в качестве переходной формы являлась к жизни и тирания. Свида (Элиан) упоминает о древнем тиране Эвопионе, который якобы явился во сне Клеарху накануне возвращения с.136 этого последнего на родину (Suidas, s. v. ὄναρ ὁρᾷ παλαιὸν Ἡρακλεωτῶν τύραννον, Εὐωπίονα ὄνομα, κτλ.). Впрочем, других упоминаний об этом Эвопионе не сохранилось, и надо думать, что древняя тирания в Гераклее не была ни прочной, ни продолжительной³⁶.

С помощью ли тирании или без нее, но так или иначе народной партии временами удавалось добиться успеха. Мы располагаем положительным свидетельством Энея Тактика о том, что в Гераклее, по-видимому, в сравнительно позднее время, была демократия (οὔσης δημοκρατίας). Однако, судя по всему, существование этой демократии не было прочным, ибо ей непрерывно угрожали богачи (ἐπιβουλευόντων τῶν πλουσίων τῷ δήμῳ). Упреждая один из таких заговоров, руководители народа (οἱ προστάται τοῦ δήμου) провели важную реформу военно-административной системы: вместо первоначальных четырех было учреждено шестьдесят новых сотен с той целью, чтобы силы богачей были распылены по этим новым подразделениям. И действительно, заключает Эней, «богатые были рассеяны и находились в сотнях в малом числе среди многочисленных представителей народа» (Aen. Tact., 11, 10a–11, пер. В. Ф. Беляева).

Тем не менее успех демократов не был прочным: ко времени выступления Клеарха зажиточная и знатная верхушка в гераклейском полисе вновь обрела силы и в лице аристократического Совета Трехсот открыто противостояла народной массе (Justin., XVI, 4, 1 слл.; для Совета Трехсот ср. Polyaen., II, 30, 2; ср. также выше, прим. 35)³⁷. Эта смута в с.137 классическое время была последней; она завершилась установлением длительной и прочной тирании, которая представляет для нас особенный интерес. Однако прежде чем мы обратимся к ее изучению, подведем итоги предыдущему изложению. Уяснение себе некоторых особенностей гераклейской истории в период свободного развития без сомнения будет способствовать лучшему пониманию и пришедшей на смену этому периоду тирании.

Начнем с констатации очевидного: знакомство с имеющимися в нашем распоряжении материалами по социальной истории Гераклеи в первые два века ее существования оставляет впечатление какой-то неясности. Мы не можем, в частности, с уверенностью соотнести отдельные моменты внутренней борьбы с событиями внешней истории, чтобы таким образом датировать их. Лишь о первом столкновении знати с народом мы располагаем определенным свидетельством Аристотеля, что оно случилось вскоре после основания города, и мы можем связать случившееся тогда поражение демократии с выводом колонии в Каллатиду, так что самую смуту можно будет отнести ко времени около 520 г. Для датировки последующих смут мы не располагаем уже никакими сведениями.

Однако неясность проистекает не только от недостатка сведений; сама фактическая история внутренней борьбы в Гераклее — так, как она представлена совокупностью отдельных случаев, — оставляет впечатление неопределенности и незавершенности. Действительно, социальные распри в Гераклее сильно затянулись. На протяжении двух столетий они шли непрерывно, однако ни одна из борющихся группировок так и не добилась решающего успеха. В отличие от ряда других греческих городов (Афины, Коринф, Сиракузы), здесь так и не наступил период стабилизации, и в 60-х годах IV в. ситуация оставалась столь же неясной и напряженной, как и в половине VI столетия.

Объяснение этому следует искать прежде всего в характере самого общества, отчасти — в особенностях внешнего положения Гераклеи. Условия жизни здесь способствовали формированию двух одинаково сильных антиподов. С одной стороны, — военно-землевладельческая знать, сильная своим почти с.138 монопольным положением в земледельческой сфере, своей спаянностью ввиду необходимости совместными силами противостоять мариандинам, наконец своими дорийскими традициями. С другой стороны, — многочисленное сословие горожан, торговцев, ремесленников, вольнонаемных рабочих и матросов, чье значение непрерывно возрастало по мере развития Гераклеи как торгово-промышленного центра. Фактом, однако, остается то, что в экономике Гераклеи торговля и промышленность так и не смогли занять исключительного положения. Сельское хозяйство всегда оставалось здесь важной отраслью; более того, оно-то и было естественным основанием для развития городских промыслов. Если, таким образом, в социальном и экономическом отношении положение гераклейской знати было достаточно прочным, то, с другой стороны, у нее было важное преимущество перед городской демократией и во внешней сфере. Она всегда могла рассчитывать на авторитетную поддержку сочувствовавших ей персидских царей или сатрапов, между тем как вероятность помощи извне для гераклейской демократии была практически ничтожна.

Сказанное, по-видимому, достаточно объясняет, почему социальные смуты в Гераклее так сильно затянулись и почему еще и в IV в. ни одна из сторон не добилась решающего успеха. Вместе с тем надо учесть, что с течением времени характер этих смут мог измениться. Древняя сословная борьба могла модифицироваться или осложниться новыми моментами соответственно изменениям в структуре самого общества. Уже в рассказе Энея Тактика о находчивости вождей демократии в Гераклее мы сталкиваемся с характерным для позднеклассического времени противопоставлением: богачи (οἱ πλούσιοι) и народ (ὁ δῆμος), а у Юстина обострение социальной борьбы накануне выступления Клеарха прямо ставится в зависимость от радикальных, именно в духе IV века требований демоса: cum plebs et tabulas novas et divisionem agrorum divitum impotenter flagitarent, etc. (Justin., XVI, 4, 2). Очевидно, что в Гераклее подобно тому, как это было в Риме, древний сословный антагонизм, не разрешившийся в ранний период радикальной революцией, с течением времени мог принять характер более широкого классового антагонизма. Иными словами, борьба землевладельческой знати с городской демократией могла трансформироваться в борьбу знатной и богатой верхушки полиса с массой простого народа, страдавшего от безземелья, неустроенности и долгов.

с.139 И последнее. Не следует забывать, что развитие социального конфликта совершалось в Гераклее в условиях сложной внешнеполитической обстановки. Жизненные интересы Гераклеи требовали непрерывного напряжения сил и, вопреки тенденциям внутреннего развития, консолидации общества для противодействия нажиму туземных племен и персидских сатрапов, с одной стороны, и для борьбы с торговыми и политическими конкурентами в Причерноморье, с другой. Развитие новой смуты в 60-х годах IV в. оказалось осложненным неприятностями сразу с обеих сторон: к затянувшемуся конфликту с Боспором грозила добавиться новая война, теперь уже на самом азиатском материке, ввиду открывшихся стремлений Митридата, сына сатрапа Геллеспонтской Фригии Ариобарзана, сделать Гераклею своим доменом (Justin., XVI, 4, 7 слл.; ср. Suidas, s. v. Κλέαρχος)³⁸.

Вот эта своеобразная комбинация древних сословных распрей, нового классового антагонизма и внешних осложнений и определила сложный характер обстановки, породившей гераклейскую тиранию. Соответственно и сама эта тирания должна была отличаться существенным своеобразием. Априори мы можем ожидать здесь сплетения самых разнообразных черт социальной диктатуры, цезаристского режима и «национальной» монархии.

¹ В книге «Греческие тираны (IV век до н. э.)», опубликованной издательством Ленинградского университета (Л., 1972).

² Пельман Р. Очерк греческой истории и источниковедения. Пер с 4-го нем. изд. С. А. Князькова. СПб., 1910, с. 258.

³ Подлинность письма признается всеми; для суждения о времени и обстоятельствах его создания подробнее см. Blass F. Die attische Beredsamkeit, 2. Aufl., Abt. II. Leipzig, 1892, с. 330 и Münscher K., Isocrates № 2. RE, Bd. IX, Hbbd. 18, 1916, стлб. 2213; о политической направленности — Kehl H. Die Monarchie im politischen Denken des Isokrates. Diss. Bonn, 1962, с. 68; значение этого произведения как единственного первоисточника справедливо подчеркивает Г. Апель (Apel H. Die Tyrannis von Heraklea. Diss. Halle, 1910, с. 14 сл.).

⁴ Зависимость рассказа Помпея Трога — Юстина от Феопомпа была установлена еще А. Геереном (см. Heeren A. H. L. Commentatio de Trogi Pompei eiusque epitomatoris Iustini fontibus et auctoritate. «Commentationes societatis Gottingensis», vol. XV, 1804, cl. phil. et hist., с. 224; ср. Apel H. Ук. соч., с. 9 сл.).

⁵ Для суждения о Нимфиде ср. Müller C. FHG, III. с. 12 сл.; Apel H. Ук. соч., с. 1–4; Laqueur R. Lokalchronik. RE, Bd. XIII, Hbbd. 25, 1926, стлб. 1099 сл.; Jacoby F. FgrHist, III b, 1955, с. 259 слл.

⁶ Ср. Müller C. FHG, III, с. 525 сл.; Apel H. Ук. соч., с. 4–9; Laqueur R. Ук. соч., RE, XIII, 25, стлб. 1098 слл.; Jacoby F. FgrHist, III b, 1955, с. 267 слл. — Обычно считали временем жизни Мемнона рубеж I–II вв. н. э.; более ранняя дата предложена Р. Лакером; им же обосновывается предположение о Феопомпе как источнике начальных глав Мемнона. Взгляды Лакера разделяет и советская исследовательница В. П. Дзагурова (см. ее введение к переводу хроники Мемнона в ВДИ, 1951, № 1, с. 283–288).

⁷ Beloch K. J. Griechische Geschichte, 2. Aufl., Bd. III, Abt. 2, Berlin-Leipzig, 1923, с. 94–96.

⁸ Издания писем Псевдо-Хиона: Hercher R. Epistolographi Graeci. Paris, 1873, с. 194–206 и Düring J. Göteborgs Högskolas Arsskrift, Bd. LVII, 1951, H. 5, с. 1–123 (с обширным введением и комментарием). Для оценки свидетельств Псевдо-Хиона и Свиды ср. Apel H. Ук. соч., с. 10–14.

⁹ Надписи из Гераклеи в большей своей части относятся к римскому времени; они собраны в книге Л. Робера (Robert L. Etudes anatoliennes. Paris, 1937, с. 245–259).

¹⁰ В этой связи отметим значение керамической эпиграфики — амфорных и черепичных клейм, о которых подробнее см. Граков Б. Н. Энглифические клейма на горлах некоторых эллинистических остродонных амфор. — «Труды ГИМ», вып. I, 1926, с. 165–206; Зеест И. Б. О типах гераклейских амфор. — КСИИМК, вып. 22, 1948, с. 48–52; Брашинский И. Б. Керамические клейма Гераклеи Понтийской. — НЭ, т. V, 1965, с. 10–30; Пругло В. И. К хронологии энглифических клейм Гераклеи Понтийской. — СА, 1971, № 3, с. 76–90.

¹¹ См. Waddington W. H., Babelon E., Reinach Th. Recueil général des monnaies grecques d’Asie Mineure, t. 1, fasc. 2. Paris, 1908, с. 343 слл.; Head B. V. Historia Numorum, 2nd ed. Oxford, 1911, с. 514 слл.; Franke P. R. Zur Tyrannis des Klearchos und Satyros in Herakleia am Pontos. AA, 1966, H. 2, с. 130–139.

¹² Plass H. G. Die Tyrannis in ihren beiden Perioden bei den alten Griechen, Tl. I–II. Bremen, 1852 (I, с. 83–85 и 256–260; II, с. 5 сл., 89, 109 и 139–142).

¹³ Niese B. Geschichte der griechischen und makedonischen Staaten seit der Schlacht bei Chaeronea, Tl. I. Gotha, 1893, с. 344 сл. и 396 сл.; Meyer Ed. Geschichte des Altertums, Bd. V. Stuttgart; Berlin, 1902, § 980, с. 488 сл.; Beloch K. J. Ук. соч., III, 1. Berlin; Leipzig, 1922, с. 132 и 136–140; 2, 1923, с. 94–96; IV, 1, 1925, с. 124, 162 сл., 214, 233 и 244 сл.

¹⁴ Описание работы см. выше, в прим. 3.

¹⁵ Ср. соответствующие разделы в 3-м, 4-м и 5-м изданиях книги Р. Пельмана. Эти издания выходили соответственно в 1906, 1909 и 1914 гг., после того как был опубликован первым изданием 2-й том «Греческой истории» Ю. Белоха, где содержалась принципиальная оценка гераклейской тирании (1897 г.).

¹⁶ Lenschau Th. Tyrannis. RE, 2. Reihe, Bd. VII, Hbbd. 14, 1948, стлб. 1836.

¹⁷ Berve H. Die Tyrannis bei den Griechen, Bd. I–II. München, 1967 (I, с. 315–323; II, с. 679–682).

¹⁸ Жебелев С. А. Херсонесская присяга. — ИАН ООН, 1935, № 10, с. 913–939 (позднее также в кн.: Жебелев С. А. Северное Причерноморье. М.; Л., 1953, с. 217–247); Леви Е. И. К вопросу о датировке Херсонесской присяги. — СА, т. IX, 1947, с. 89–100.

¹⁹ См. Каллистов Д. П., Нейхардт А. А., Шифман И. Ш., Шишова И. А. Рабство на периферии античного мира. Л., 1968, с. 124–148.

²⁰ Стоящее особняком свидетельство Страбона о том, что Гераклея была колонией милетцев (Strabo, XII, 3, 4, p. 542), — явное недоразумение. Не вникая глубоко в историю Гераклеи, Страбон просто заключает по аналогии с другими понтийскими городами, многие из которых действительно были основаны Милетом (ср. Plass H. G. Ук. соч., I, с. 83, Beloch K. J. Ук. соч., I, 1, 1912, с. 259; Ruge W. Herakleia N 19. RE, Bd. VIII, Hbbd. 15, 1913, стлб. 433; Hanell K. Megarische Studien. Lund, 1934, с. 128 сл.; Danoff Chr. M. Pontos Euxeinos. RE, Suppl. IX, 1962, стлб. 1065).

²¹ Ср. также Apel H. Ук. соч., с. 16 сл.; Robert L. Ук. соч., с. 245 сл.

²² Преобладание земледельческих интересов при основании Гераклеи подчеркивает, в связи с суждением о гераклейской колонии Каллатиде, Т. В. Блаватская (см. ее книгу «Западнопонтийские города в VII–I веках до н. э.». М., 1952, с. 36); решающую роль земледелия в экономике Гераклеи признает и А. А. Нейхардт (см. «Рабство на периферии античного мира», с. 145).

²³ О мариандинах вообще и, в частности, об их этнической принадлежности см. Ruge W. Mariandynoi, RE, Bd. XIV, Hbbd. 28, 1930, стлб. 1747–1749; о происхождении и характере их зависимости подробнее см. Lotze D. Μεταξὺ ἐλευθέρων καὶ δούλων. Studien zur Rechtsstellung unfreier Landbevölkerungen in Griechenland bis zum 4. Jahrhundert v. Chr. Berlin, 1959, с. 56–57 (анализ традиции и определение фактического положения) и 69–78 (принципиальные выводы, имеющие в виду, среди прочих, также и мариандинов). — Традиция о договоре между гераклеотами и мариандинами подверглась недавно критике со стороны И. С. Свенцицкой, которая, признав эту традицию порождением разработанной еще софистами и получившей особое распространение в эллинистическое время теории социального договора, заодно выразила сомнение в правомерности видеть в мариандинах особую категорию зависимого населения под стать илотам (Свенцицкая И. С. Положение зависимого населения в Малой Азии V–IV вв. до н. э. — ВДИ, 1967, № 4, с. 80–87). Это гиперкритическое отношение к традиции о мариандинах в целом не кажется нам обоснованным. Впрочем, убедительный ответ Свенцицкой уже дан А. А. Нейхардт (см. «Рабство на периферии античного мира», с. 141 сл.), и это избавляет нас от необходимости заново пересматривать весь вопрос.

²⁴ Ср. осторожную трактовку этого вопроса у Ю. Белоха (Beloch K. J. Ук. соч., III, 1, с. 136; ср. также Максимова М. И. Античные города юго-восточного Причерноморья. М.; Л., 1956, с. 96 сл., где высказываются также, впрочем, весьма осторожно, догадки о формах подчинения южнопонтийских городов Ахеменидам).

²⁵ Ср. Блаватская Т. В. Западнопонтийские города в VII–I веках до н. э., с. 30–32 и 51; Beloch K. J. Ук. соч., I, 1, с. 260; 2, с. 234; Vulic. Kallatis. RE, Bd. X, Hbbd. 20, 1919, стлб. 1611; Hanell K. Ук. соч., с. 130.

²⁶ Подробнее см. Брашинский И. Б. Понтийская экспедиция Перикла. — ВДИ, 1958, № 3, с. 110–121; его же. Афины и Северное Причерноморье в VI–II вв. до н. э. М., 1963, с. 56–70.

²⁷ См. также Максимова М. И. Ук. соч., с. 97 слл.

²⁸ Meritt B. D. and West A. B. The Athenian Assessment of 425 B. C. Ann Arbor, 1934, с. 26 и 28, 29, 68, 87; Meritt B. D., Wade-Gery H. T. and McGregor M. F. The Athenian Tribute Lists, vol. I. Cambridge (Mass.), 1939, с. 116, 157, 489–490. Реконструкция Меритта и Веста вызвала оживленный спор, который, однако, не затронул Гераклеи: восстановление имени гераклеотов и, соответственно, вывод о вхождении Гераклеи в Афинский союз признаются бесспорными. Ср. Блаватская Т. В. Западнопонтийские города в VII–I веках до н. э., с. 67 слл.; ее же. Южное и Западное Причерноморье [в V–IV вв. до н. э.]. — В кн.: Древняя Греция. М., 1956, с. 352; ее же. Очерки политической истории Боспора в V–IV вв. до н. э. М., 1959, с. 65 слл.; Брашинский И. Б. К вопросу о положении Нимфея во второй половине V в. до н. э. — ВДИ, 1955, № 2, с. 148–161; его же. Афины и Северное Причерноморье в VI–II вв. до н. э., с. 70 слл.; Максимова М. И., l. c.

²⁹ Для суждения о времени и цели экспедиции Ламаха ср. примечания Э. Л. Казакевич и М. И. Рижского к переводу Юстина (ВДИ, 1954, № 3, с. 240, прим. 1); ср. также: Gomme A. W. A Historical Commentary on Thucydides, vol. III. Oxford, 1956, с. 536 сл. Что появление афинян должно было сопровождаться обострением социально-политической борьбы в Гераклее, за которым последовало выведение колонии в Херсонес Таврический, — это предположение А. И. Тюменева (см. его «Херсонесские этюды» (1). — ВДИ, 1938, № 2, с. 256 сл.). Ср. также Белов Г. Д. Херсонес Таврический. Л., 1948, с. 33 сл.; Гайдукевич В. Ф. История античных городов Северного Причерноморья. — В кн.: Античные города Северного Причерноморья. Т. 1, М.; Л., 1955, с. 67 сл.; Блаватская Т. В. Южное и Западное Причерноморье [в V–IV вв. до н. э.]. — В кн.: Древняя Греция, с. 352 сл.; Danoff Chr. M. Ук. ст., RE, Suppl. IX, стлб. 1106.

³⁰ Начало распространения гераклейских остродонных амфор с энглифическими клеймами, отнесенное первоначально Б. Н. Граковым к последний четверти IV в., было позднее им же существенно отодвинуто — до середины IV и даже до рубежа V–IV вв. (см. Зеест И. Б. Ук. соч., с. 48; Брашинский И. Б. Керамические клейма Гераклеи Понтийской. — НЭ, V, 1965, с. 20).

³¹ Время этого конфликта может быть определено лишь в самой общей форме. Война началась еще при Сатире I (433/2–389/8 гг.), который умер при осаде Феодосии (см. Harpocrat., s. v. Θευδοσίαν). Город был включен в состав Боспорского государства при следующем Спартокиде Левконе I (389/8–349/8 гг.), который официально именуется архонтом Боспора и Феодосии (КБН, № 6–6а, 8, 1037–1038, 1111). Ко времени речи Демосфена «Против Лептина», т. е. к 355/4 г., Феодосия во всяком случае уже находилась под властью Спартокидов, ибо Демосфен упоминает об оборудовании здесь Левконом I новой гавани (Dem., XX, 33, со схолиями). Возможно, что Левкон добился успеха еще в 60-х годах IV в., когда в Гераклее вспыхнули новые смуты (перед выступлением Клеарха) и она не смогла более оказывать помощи Феодосии. Таким образом, время борьбы Боспора и Гераклеи из-за Феодосии может быть определено приблизительно между 389 и 364 гг. (см. Латышев В. В. ΠΟΝΤΙΚΑ. СПб., 1909, с. 74–75 и 76–77; Жебелев С. А. Северное Причерноморье, с. 168–170; Каллистов Д. П. Очерки по истории Северного Причерноморья античной эпохи. Л., 1949, с. 209 слл.; Гайдукевич В. Ф. Боспорское царство. М.; Л., 1949, с. 58–59; Beloch K. J. Ук. соч., III, 1, с. 134). Весьма вероятно, что с присоединением Феодосии к Боспору при Левконе I возможности конфликта между Гераклеей и Боспором не были исчерпаны и что столкновения между ними, а вместе с тем и вспышки автономистского движения в Феодосии, могли иметь место и в более позднее время. Так, хитрость Мемнона, о которой упоминает Полиен (V, 44, 1), возможно, должна быть связана с каким-то новым обострением в отношениях между Гераклеей и Боспором уже после аннексии Феодосии. Однако едва ли есть основания, как это делал в свое время М. И. Ростовцев, относить всю массу свидетельств о войне Гераклеи с Боспором ко времени Левкона II, т. е. к середине или 2-й половине III в. (см. Ростовцев М. И. Амага и Тиргатао. ЗОО, т. XXXII, 1915, с. 68 слл. Ср. также Шелов Д. Б. Феодосия, Гераклея и Спартокиды. — ВДИ, 1950, № 3, с. 168–178, где признается возможность столкновений между Гераклеей и Боспором еще в IV в., но время большой войны между ними относится опять-таки к середине следующего столетия). Справедливые возражения против такой тенденции были сделаны уже В. Ф. Гайдукевичем; см. его «Боспорское царство», с. 498 (прим. 53 к гл. IV).

³² Связь войны в Крыму с началом новой смуты в Гераклее подчеркнута в статье Т. В. Блаватской (см. «Древняя Греция», с. 356).

³³ Ср. Apel H. Ук. соч., с. 22, прим. 2, где правильно, на наш взгляд, обосновано исконное различие фил и сотен в Гераклее: «Die Einteilung nach Hekatostyen ist wohl aus einer ursprünglichen Heereseinteilung entstanden, die mit den Phylen, wie die Zahl zeigt, nichts zu tun hat». Нет нужды, таким образом, видеть в сотнях подразделения фил и подвергать вивисекциям текст Энея (ср. Busolt G. Griechische Staatskunde. Bd. I. München, 1920, с. 261, прим. 1; полный перечень вносимых в текст Энея исправлений см. в издании Р. Шене: Aeneas Tacticus. De obsidione toleranda commentarius. Leipzig, 1911, с. 25). О дорийском характере Гераклеи ср. также: Plass H. G. Ук. соч., I, с. 84; Beloch K. J. Ук. соч., I, 1, c. 259, прим. 5. — Об институте сотен, зафиксированном прежде всего для Мегар и их колоний, но отмеченном также и для некоторых других общин (Самос, Лампсак), см. еще: Hanell K. Ук. соч., с. 140–144, где дается систематический обзор всего относящегося сюда материала.

³⁴ О первоначальном демократическом характере государственного устройства Гераклеи ср.: Apel H. Ук. соч., с. 20–21; о формировании военно-землевладельческой знати и ее притязаниях — Beloch K. J. Ук. соч., III, 1, с. 137, прим. 2; о притоке новых колонистов из Ионии и возможном влиянии этого на сословную борьбу — Plass H. G. Ук. соч. I, с. 84–85.

³⁵ Для оценки свидетельств Аристотеля вообще ср. комментарии Ф. Зуземиля и В. Ньюмена: Aristoteles’ Politik, hrsg. von F. Susemih. Tl. II. Leipzig, 1879, с. 333 сл. (прим. 1555); Aristotle. The Politics. With an Introduction, etc. by W. L. Newman, vol. IV. Oxford, 1902, с. 337 сл., 346 слл. и 353 сл.; ср. также: Apel H. Ук. соч., с. 21–22. — Предположение, что слова Аристотеля в Pol., V, 5, 2 (ἐν Ἡρακλείᾳ δ᾿ ἐξ ἐλαττόνων εἰς ἑξακοσίους ἦλθεν [sc. ἡ ὀλιγαρχία]) имеют в виду удвоение членов аристократического Совета, находим мы у Г. Пласса (см. Plass H. G. Ук. соч., I, с. 256 сл.). У последующих исследователей господствует убеждение, что у Аристотеля речь идет об увеличении общего количества полноправных граждан (см. Apel H., l. c., Beloch K. J., Ук. соч., III, 1, с. 137; Busolt G. Ук. соч., I, с. 356; ср. также: Ehrenberg V. Der Staat der Griechen. Tl. I. Leipzig, 1957, с. 39). Нам кажется, что текст Аристотеля, при своей неопределенности, не исключает возможности такого истолкования, какое дает Пласс: могло иметься в виду удвоение числа именно политически активных граждан, т. е. членов Совета. В таком случае ситуация могла быть схожей с той, какая была в Массалии, где из массы полноправных граждан выделялись аристократы par excellence, которые составляли правительствующий Совет. Последний, тоже, кстати сказать, в количестве 600 человек, являл собой замкнутую аристократическую корпорацию и управлял государством в строго олигархическом духе (см. Strabo, IV, 1, 5, p. 179; Cic., De rep., 1, 27, 43; 28, 44; Caes., De b. c., I, 35; ср.: Ditt., Syll.³, II, № 591). Все же надо заметить, что предположению о доведении числа членов Совета до 600 противоречит свидетельство Полиена о существовании в Гераклее в момент выступления Клеарха Совета Трехсот (см. Polyaen., II, 30, 2 — τῇ βουλῇ τῶν τριακοσίων). Конечно, свидетельству Полиена можно не придавать решающего значения, но если считаться с ним, то, чтобы спасти версию об удвоении числа членов Совета, придется допустить, что впоследствии состав Совета вновь был сокращен вдвое.

³⁶ О точной датировке тирании Эвопиона говорить не приходится; все же, исходя из характера упоминания у Свиды, можно думать, что речь идет именно о древнем тиране, т. е. еще VI века (см. Berve H. Ук. соч., I, с. 315). При этом, вопреки Г. Апелю, совершенно необязательно отождествлять этого Эвопиона с упоминаемым у Аристотеля Эветионом (см. Apel H. Ук. соч., с. 23, прим. 1; ср. однако, Berve H. Ук. соч., II, с. 679 сл.).

³⁷ В определении формы правления, существовавшей в Гераклее к моменту выступления Клеарха, единства мнений среди новейших исследователей нет: одни говорят о демократии (Beloch K. J. Ук. соч., III, 1, с. 137), другие — об умеренной олигархии или демократии (Busolt G. Ук. соч., I, с. 402), третьи — об олигархии (Блаватская Т. В. Южное и Западное Причерноморье [в V–IV вв. до н. э.]. — В кн.: Древняя Греция, с. 356; Berve H. Ук. соч., I, с. 315; II, с. 680). По существу дать здесь определение очень трудно, ибо наличная традиция вводит нас прямо in medias res, когда социальный и политический раскол зашел уже слишком далеко. Все же упорное противодействие, оказанное аристократическим Советом радикальному движению масс, свидетельствует скорее о том, что накануне смуты положение в государстве контролировалось знатью.

³⁸ Упоминаемый у Юстина и Свиды Митридат никак ближе не определяется. Раньше думали, что он идентичен с Митридатом — правителем Киоса, родоначальником позднейших понтийских царей (см. Plass H. G. Ук. соч., I, с. 258). Позднее было признано, что его лучше отождествлять с одноименным сыном сатрапа Ариобарзана (см. Apel H. Ук. соч., с. 26, прим. 2; Berve H. Ук. соч., I, с. 315; ср. также Beloch K. J. Ук. соч., III, 2. с. 145–151, где предлагается полная реконструкция генеалогического древа правителей Геллеспонтской Фригии).