с.157 Античные авторы главную причину римских успехов видели в особом благочестии римлян, свободном от крайностей неверия и суеверия¹. Естественно, большую роль в установлении и поддержании надлежащих отношений с миром богов (pax deorum) играло мудрое руководство со стороны жрецов (Cic. Div. I. 89; Val. Max. I. 1. 1). Наиболее полное выражение последний тезис получил в сочинении ранневизантийского автора Иоанна Лида «О магистратах», который утверждал, что первоначально Римом правили именно жрецы, чья власть позднее перешла к светским (гражданским) органам (Lyd. Mag. I. Praef.). Одним из элементов представлений об идеальном прошлом была уверенность в исключительном значении ауспиций (гадания по птицам) в общественной и частной жизни предков, которые все свои дела согласовывали с волей богов². С ауспициями была связана основная деятельность коллегии авгуров, которые, ввиду этого, имели прямое отношение к важнейшим политическим актам. О тесной связи авгурского учения с римской политической системой свидетельствуют не только различные формы сотрудничества и взаимодействия магистратов и авгуров, но и встречающиеся в источниках отсылки к решениям и учению авгуров при рассмотрении, казалось бы, чисто политических вопросов, например, кто такой praetor maximus (Fest. P. 152 L) или magistratus minores (Gell. XIII. 15). На ту же тему — кто такие consul maior и praetor maior — рассуждал авгур Л. Юлий Цезарь (Fest. P. 154 L). Авгур М. Валерий Мессала (I в. до н. э.) в книге De auspiciis рассматривал полномочия магистратов по созыву народного собрания или сходки (Gell. XIII. 16, ср.: 15. 1). Декрет авгуров требовался для цензоров в случае переноса на более ранний срок объявленной ими даты церемонии lustrum³. Поэтому анализ роли и значения этой коллегии чрезвычайно важен для оценки политического влияния жрецов в римской гражданской общине.

Высокую оценку значения авгуров в жизни цивитас дал Цицерон, сам являвшийся авгуром: «но величайшее и важнейшее в государстве право, соединенное с авторитетом, принадлежит авгурам» (Leg. II. 31). Далее он конкретизирует этот тезис, утверждая, что авгуры могли с.158 распустить созванные магистратами народные собрания и сходки либо признать недействительными состоявшиеся⁴, разрешить обратиться с речью к народу и к плебсу или отказать в этом, могли принять решение, чтобы консулы сложили полномочия, и отменить законы, принятые вопреки праву⁵. Такую возможность они получали, сообщая о знаках божественной воли и толкуя их смысл. При столь значительных полномочиях авгуры должны были оказаться в центре римской политической системы, являясь высшим контролирующим органом, обладающим правом «вето»: «ни одно деяние магистратов ни в мирное время, ни в походах ни у кого не может найти одобрения без их (авгуров. — А. С.) согласия» (ibid.)⁶. В том же духе высказывался и Тит Ливий: «уважение к авгурам и жреческому сану авгуров настолько возросло, что с тех пор (имеется в виду чудо, сотворенное авгуром Аттом Навием при Тарквинии Древнем. — А. С.) ни на войне, ни в мирное время никакое дело не велось без ауспиций — народные собрания, сбор войск, важнейшие дела отменялись, если не дозволяли птицы» (Liv. I. 36. 6; ср.: Cic. Div. I. 95). Помимо функций контроля за деятельностью светских органов власти некоторые исследователи признают за авгурами и судебные полномочия⁷. Л. Ланге считал, что авгуры фактически занимали место высшего кассационного суда⁸. Столь высокие оценки места авгуров в политической системе республиканского Рима возможны лишь в том случае, если решения авгурской коллегии (или отдельных авгуров) имели обязательную силу и не нуждались в дополнительном утверждении. Кроме того, авгуры должны были обладать определенной инициативой, чтобы реально контролировать политические процессы. В предлагаемом исследовании будут рассмотрен вопрос о реальной силе авгурских решений в сфере магистратских ауспиций, прежде всего при гадании магистратов и при избрании магистратов.

с.159 Цитированные выше утверждения Цицерона и Ливия, несомненно, отражают определенную историческую реальность, но степень и характер этого соответствия нуждаются в уточнении с учетом эволюции сакральной и политической организации древнего Рима. Ведь для поздней Республики можно с уверенностью говорить о подчинении жрецов светской власти, главным образом сенату, а на следующем этапе — императору. Именно такую картину наблюдали наши основные источники — авторы I в. до н. э. и периода Империи. Несомненно, положение и роль жречества в период становления и расцвета римской гражданской общины, т. е. в эпоху ранней Республики, должны были отличаться от этой ситуации, но в какой степени? Соответственно, встает вопрос, насколько можно доверять традиции и каковы методы ее верификации, особенно в отношении того, что стало частью «римского мифа». Ведь в обобщающих утверждениях, авторы которых превозносят значение авгуров и считают такую ситуацию нормой, завещанной предками, мы напрямую сталкиваемся с сознательно формулируемыми представлениями об «идеальном» прошлом. Цицерон как авгур, Ливий как римский историк по вполне понятным причинам изображали политическую власть действующей в полном согласии с религиозными авторитетами. Им во многом следовали другие авторы. Подчинение воле богов — основа миропорядка, и всякое нарушение этой нормы из области «нравов предков» должно было быть показательно наказано в назидание потомкам. Однако тот же Цицерон сетовал по поводу упадка ауспиций и авгурского учения в его эпоху⁹, а в ипостаси скептика отказывался признавать реальное значение ауспиций¹⁰, разве что в интересах государства для обуздания невежественной толпы: «но ввиду и мнения толпы, и значительной пользы для государства сохраняются обычаи, религия, учение, авгурское право, авторитет коллегии»¹¹.

Конечно, Ливий не мог позволить себе такую «широту» взглядов, да и цели его сочинения были иными. Однако и у него среди «положительных» примеров подчинения ауспициям и «отрицательных» примеров наказания за неподчинение им промелькнул эпизод, не подпадающий под это хрестоматийное деление на «черное и белое». История относится к 293 г. до н. э. и касается консула Л. Папирия Курсора, героя, несомненно, положительного. Перед битвой с самнитами у Аквилонии ему сообщили, что пулларий (помощник при гадании по священным курам) солгал о благоприятных ауспициях (Liv. X. 40. 4; 9–10). Тем не менее, консул начал битву, сославшись на первое, благоприятное, сообщение (ibid. 11). Он имел такое право, о чем будет сказано ниже, но в данной ситуации его решение с точки зрения религии явно с.160 было сомнительным. Поэтому в благочестивой легенде для оправдания консула-победителя присутствуют и смерть пуллария-обманщика¹² от первого же копья, пущенного наудачу, и вещие слова консула, подтвержденные громким карканием ворона, что Ливий определил термином augurium (ibid. 12–14). Тем не менее, возвращаясь к эпизоду, он называет сообщенный пулларием ауспиций «супротивным» (controverso auspicio) и удивляется силе духа консула, который смог в таких условиях не отказаться от битвы и к тому же во время сражения принес странный обет возливать Юпитеру Победителю малую чашу (pocillum) медового вина вместо обычного обета — храма¹³. В рассказе Ливия подспудно сквозит удивление по поводу необычного поведения знаменитого консула, которое явно не укладывалось в его представления о нравах благочестивых предков.

Можно вспомнить и первое консульство Гая Фламиния (223 г. до н. э.), героя отрицательного, чье избрание было признано авгурами огрешным. Соответственно, сенат отправил ему письмо, где предложил сложить полномочия. Однако Фламиний проигнорировал все это и отказался от должности лишь после того, как довел войну с галлами до победного завершения, несмотря на ущербные ауспиции, и даже добился права на триумф¹⁴. Понятно, что подобные случаи успешного завершения дела вопреки ауспициям могли даже сознательно исключаться из исторических сочинений, в отличие от хрестоматийных эпизодов¹⁵. Тем ценнее такого рода свидетельства, которые говорят, конечно, не об атеизме их «героев», а о политизации сакральной сферы в силу ее подчиненного положения. Они же лишний раз указывают на необходимость осторожного отношения к обобщающим утверждениям античных авторов, особенно, когда речь идет о религии и временах предков. Их следует соотносить с анализом конкретных свидетельств деятельности жрецов, учитывая, само собой, особенности различных эпох римской истории.

Областью, где наиболее наглядно пересекались политические и религиозные полномочия, являлось гадание по поводу общественных дел, ибо право на ауспиции было важнейшим среди магистратских полномочий, а право ауспиций — важнейшей частью авгурского учения. Ауспиции делились на две группы: «испрашиваемые» (impetrativa), когда волю богов выясняли намеренно, и «явленные» (oblativa), когда знаки божественной воли появлялись без запроса и нежданно. Право на ауспиции подразумевало право именно на импетративные с.161 ауспиции. Это право различалось по значимости у разных магистратов: auspicia maxima принадлежали консулам, преторам, цензорам, auspicia minora — остальным магистратам. Соответственно ауспициям магистратуры делились на maiores и minores. Такое подразделение отражено в первой книге сочинения авгура М. Валерия Мессалы (консула 53 г. до н. э.) «Об ауспициях»¹⁶. Имелись градации и внутри каждого разряда в зависимости от должности: например, как в управлении светскими делами претор уступал консулу, так и ауспиции претора уступали по значению ауспициям консула¹⁷. Однако фактически не дифференциация права на ауспиции обусловливала ранжирование магистратур, а наоборот — политические полномочия обусловливали соподчинение прав на ауспиции¹⁸. Ведь ни о каких специфически сакральных особенностях и различиях в этом праве или его осуществлении у разных магистратов ничего не известно. Они отличались между собой главным образом тем, что каждый магистрат имел право вопрошать о воле богов лишь в сфере своей компетенции, т. е. определяющей была именно политическая структура, а не учение авгуров. Все это — и право управлять делами общины, и право вопрошать о них богов — выражалось формулой imperium (sive ductus) auspiciumque (именно в такой последовательности¹⁹), обозначавшей власть высших магистратов.

Право на ауспиции в сфере своей компетенции имели также авгуры: их ауспиции неоднократно упоминает Цицерон²⁰. Признавая этот факт, ряд исследователей считают свидетельство Цицерона результатом стирания различий между augurium и auspicium к эпохе поздней Республики²¹. Однако, даже если в обыденном понимании разница между терминами вполне могла исчезнуть²², то вряд ли это возможно в авгурском учении, опиравшемся на письменную традицию. Поэтому трудно предположить ошибку или неаккуратность в с.162 употреблении терминов у Цицерона, который ко времени написания трактатов «О природе богов» и «О дивинации» уже девять лет входил в коллегию авгуров. О ясном понимании терминологической разницы свидетельствует одновременное упоминание обоих терминов в известных сетованиях Цицерона по поводу упадка авгурского учения: «таким образом, многие авгурии, многие ауспиции ... из-за нерадивости коллегии (авгуров) совершенно заброшены и забыты» (Div. I. 28, ср.: N. D. II. 9). Было бы странным, если бы жрецы, занимавшиеся разработкой и изучением теории ауспиций, не имели права применять ее на практике. Другой вопрос, в чем заключались объект и цели авгурских ауспиций, особенно в сопоставлении с общественными ауспициями магистратов. Поскольку в этой области пересекалась повседневная магистратская практика и авгурская теория, то весьма важным является также вопрос о соотношении полномочий магистрата и авгура в ходе гадания (дивинации) и о характере их сотрудничества в процессе выявления воли богов.

Полномочия участников дивинации определяются терминами spectio и nuntiatio (obnuntiatio). Spectio означает право производить наблюдения за знаками божественной воли, другими словами — совершать ауспиции по поводу собственных действий (импетративные ауспиции). Соответственно, право на spectio принадлежало магистратам, о чем прямо говорит Цицерон, апеллируя к авгурскому учению (Phil. II. 81). По всей видимости, об этом же свидетельствуют Варрон и Фест²³. Однако, говоря об исключительном праве магистратов, необходимо ограничить его сферой компетенции того или иного магистрата. Отрицать право на spectio у других лиц, в том числе авгуров, если речь идет об их собственных делах, нет никаких оснований. Слова Цицерона (об исключительном праве магистратов на spectio), которым Т. Моммзен придавал решающее значение²⁴, находятся не в контексте анализа Цицероном общих положений авгурского учения, а в контексте его рассказа о конкретном случае их применения (речь шла об электоральных комициях). В данном конкретном случае из политической практики исключительные права магистратов, в том числе в области ауспиций, вполне понятны, но это не дает оснований для обобщения. В области права на spectio мы встречаем ту же дифференциацию и те же ограничения, что и в праве на импетративные ауспиции, поскольку оба понятия тесно связаны между собой. По точному определению Т. Моммзена, spectio является конкретной реализацией абстрактного права на ауспиции и прилагается к отдельному случаю выяснения воли богов²⁵.

с.163 Термин nuntiatio означал право сообщать магистрату, осуществляющему ауспиции или само действие, по поводу которого он вопросил богов, о появлении неиспрошенных знаков божественной воли (облативные ауспиции). При сообщении о неблагоприятных знамениях употреблялся более узкий термин obnuntiatio²⁶. Такое право имели и другие магистраты²⁷, и авгуры²⁸, и, по всей видимости, любой гражданин²⁹. Здесь мы сталкиваемся с характерным для римлян взглядом — свою волю боги могут сообщить через кого угодно (хотя это не означало автоматического доверия к вестнику)³⁰. Такой подход удивлял Цицерона с его рациональным отношением к религии — в сочинении «О природе богов» он устами Котты недоуменно спрашивал, почему Диоскуры, как гласила легенда, предпочли сообщить о победе над Персеем в 168 г. до н. э. простому крестьянину П. Ватинию, а не принцепсу сената М. Катону (N. D. III. 11). Но магистрат, совершающий ауспиции, был вправе признать или не признать чье-либо сообщение о явленных богами знаках³¹, что, несомненно, создавало определенный порядок в с.164 этом вопросе и подчиняло ход мероприятия воле того, кто его совершал. Все же отказаться от признания сообщения коллеги или авгура было крайне затруднительно, ибо это грозило сомнениями в правомерности состоявшегося государственного акта, соответственно, сенатским запросом в авгурскую коллегию и возможной отменой и самого акта, и его результатов. Подчинившись же авгурскому возгласу alio die, магистрат лишь переносил задуманное мероприятие «на другой день», но не отказывался от его осуществления. Таким образом, в своих же интересах магистрату было выгоднее подчиниться авгуру, чем проигнорировать его.

Магистрат мог привлечь авгура к участию в своем гадании. Соответствующую ритуальную формулу процитировал Цицерон (Div. II. 71): Q. Fabi, te mihi in auspicio esse volo («Кв. Фабий, я хочу, чтобы ты был при мне во время ауспиции»), на что тот отвечал audivi, что можно перевести как «я услышал», «я внял (тебе)», «слушаюсь». То, что речь идет об общественных, т. е. магистратских, ауспициях, следует из контекста этого отрывка, посвященного государственному значению ауспиций, о чем свидетельствуют приводимые здесь примеры, касавшиеся исключительно консулов (ibid. 70–71). Приказ магистрата относится именно к авгуру, а не к пулларию: в § 70 Цицерон говорит о необходимости сохранения в государственных интересах права авгуров (ius augurum) и авторитета их коллегии, в § 71 сетует, что во времена предков для этого приглашался лишь опытный человек, не то что в его время, а в § 72 отмечает, что таковым является превосходный авгур (perfectus augur)³². Таким образом, хотя далее, критикуя современную ему дивинацию, Цицерон упоминает пуллария, но саму формулу он относит ко временам предков и прилагает ее к отношениям между магистратом и авгуром. В ней достаточно ясно прослеживается подчиненное положение авгура и руководящее — магистрата, который обращался к авгуру фактически с приказом. О том, что консул приказывает (imperare solet) авгуру, пишет Варрон (L. L. VI. 95), рассматривая значение и происхождение термина inlicium, т. е. «приглашение» (имеется в виду созыв народного собрания или войска — L. L. VI. 93; 94). Правда, Варрон считает это нововведением, а прежде консул отдавал распоряжение (объявить inlicium) помощнику (accensus) или глашатаю (praeco). Но причину изменения он видит в случайности — однажды рядом не оказалось помощника (L. L. VI. 95), что звучит неубедительно³³. В любом случае, сам факт консульского приказа авгуру показателен: даже если это нововведение, оно возникло не на пустом месте и не вследствие принципиального изменения в отношениях между магистратом и жрецом, властью политической и сакральной, но отражает общий характер этих с.165 отношений, свойственный римской гражданской общине. О приказе авгурам в конкретной ситуации говорит и Ливий³⁴, не уточняя, к сожалению, от кого исходил приказ — от консулов или от сената. Историчность и возможность самих событий 460 г. до н. э., к тому же лишь предполагавшихся, для рассматриваемой проблемы не имеют большого значения: важнее то, что Ливий никак не комментирует этот приказ, явно считая обычным такое отношение к авгурам.

Кроме того, традиционная формула гласит, что авгуры магистратам in auspicio sunt³⁵, т. е. помогают при проведении гадания. Формула эта применялась не только для авгуров: Цицерон использует ее в отношении тех помощников при ауспициях, которым приказывает (iusserit) уже авгур (Leg. III. 43)³⁶. Похожую формулу (auspicio interesse, adesse) Ливий употребил по отношению к пуллариям (X. 40. 4; 11), чье положение вспомогательного (при ауспициях) и подчиненного (магистрату) персонала не вызывает сомнений. Но точно так же Варрон определяет положение авгура по отношению к консулу: augur consuli adest (L. L. VI. 95). Видимо, это были технические выражения для обозначения соподчиненности участников процедуры выяснения воли богов.

Таким образом, соотношение прав spectio и nuntiatio хорошо показывает степень самостоятельности магистратов в общении с миром богов и характер подчиненного положения авгуров, но одновременно и степень влияния членов этой жреческой коллегии, которое, будучи неформальным, основанным на обычае и традиции, вполне обеспечивало высокое значение авгуров и практически обязательную силу их решений, или, точнее, их советов, как удачно сформулировано у Феста: ...quorum (sc. Augurum) consilio rem gererent magistratus... (Fest. P. 446 L, s. v. spectio). Но если обязательность исполнения решения авгурской коллегии и даже заявления о знамениях отдельного авгура de facto признается всеми исследователями, то вопрос, насколько это было обязательно de iure, остается открытым. В первую очередь необходимо установить, осуществлялось ли авгурское решение напрямую или для этого требовалась санкция политической власти. Обратимся к важнейшей области соучастия авгуров в политических делах, где вопрос о магистратских ауспициях имел особое значение, а именно, к избранию магистратов.

Соблюдение преемственности власти в сакральном отношении являлось одной из основ римской политической доктрины, что было связано с особенностями мировосприятия римлян и, прежде всего, со спецификой понимания ими характера взаимоотношений между миром богов и миром людей. Отсюда вытекает повышенное внимание к переходному моменту в осуществлении властвования — смене с.166 магистратов, при которой происходила также передача права на ауспиции. Это обстоятельство, несомненно, определяло роль и значение авгуров как специалистов в вопросе толкования воли богов. Магистраты должны были отказаться от должности, если их избрание признавалось «огрешным»³⁷: «огрешность» (vitium) — термин, обозначавший ошибку при совершении или толковании ауспиций, как и пренебрежение ими, что делало весь акт недействительным. Наличие огрешности устанавливала коллегия авгуров, чье решение давало оценку уже состоявшемуся событию.

Особый интерес представляют сведения Т. Ливия, поскольку они касаются конкретных событий и не несут печати авгурской заинтересованности, в отличие от сведений Цицерона. Но здесь мы сталкиваемся с удивительным молчанием Ливия: как отметил И. Линдерски, римский историк никогда не указывал, на чей запрос отвечали авгуры, кто их собирал, и, главное, ни разу не упомянул о вмешательстве сената или магистратов после объявления авгурами своего мнения и принятия декрета по поводу vitium³⁸. Последнее утверждение не вполне верно. Конечно, подробного и внятного рассказа у нас нет. Характерной особенностью отбора Ливием материала является то, что общеизвестные, банальные процедуры и акты его мало интересовали независимо от их значения. Даже непосредственно решения авгуров он упоминает лишь восемь раз, из которых к рассматриваемой проблеме относятся шесть³⁹. И среди этих шести имеются два эпизода, которые все же указывают на участие сената. В одном случае упоминается письмо сената с приказом консулам отказаться от должности из-за огрешности при выборах (223 г. до н. э.)⁴⁰. Обстоятельства произошедшего не вполне ясны, поскольку о признании Г. Фламиния и П. Фурия огрешно избранными и об их отказе от должности сообщают только нарративные источники (Ливий, Плутарх, Зонара), но в фастах это не отмечено. Все же при любом объяснении указанного противоречия описание самой процедуры отказа от должности должно было соответствовать действительности. Прямо решение авгуров называет только Плутарх (Marcel. 4), но молчание Ливия и Зонары вовсе не свидетельствует об его отсутствии, тем более, что все трое упоминают предшествовавшие с.167 событиям знамения и письмо сената консулам с требованием сложить полномочия. Таким образом, вслед за решением авгуров последовало решение сената, и именно ему, в конечном итоге, были вынуждены подчиниться консулы.

Другой случай относится к 217 г. до н. э. Консулы этого года, не имея возможности явиться в Рим для избрания своих преемников, предложили сенату провести выборы через интеррекса. Сенат предпочел распорядиться о назначении диктатора для проведения электоральных комиций (dictator comitiorum habendorum causa). Однако назначение оказалось огрешным, поэтому через четырнадцать дней диктатор и начальник конницы, получив приказ, сложили свои полномочия, и дело закончилось все же междуцарствием (Liv. XXII. 33. 9–12). Плебейский трибун Кв. Бебий Геренний, играя на противоречиях между знатью и простым народом, решил помочь своему родственнику Г. Теренцию Варрону добиться консулата (ibid. 34. 3–11). Предлог для обвинений явно был надуманным, но в тех условиях он сыграл свою роль, а именно: в отказе диктатора от должности трибун увидел сговор знати (foedus inter omnes nobiles ictum — ibid. 7). Обвинял он сенат и авгуров (ibid. 3), последних же в том, что благодаря им диктатор оказался огрешным (cum vitiosus dictator per augures fieret — ibid. 10). Несомненно, речь шла о решении (декрете) авгуров по поводу vitium (ср.: Liv. IV. 7. 3). Но в чем был «виноват» сенат? Ведь он-то как раз принял решение о назначении диктатора, пусть даже это назначение в итоге оказалось неудачным. Значит, после декрета авгуров тот же сенат, в свою очередь, распорядился, чтобы диктатор и начальник конницы отказались от должности. О соответствующем приказе (iussis) для них Ливий упомянул, но не указал, от кого этот приказ поступил (Liv. XXII. 33. 12). В силу вышеизложенного вряд ли есть основания сомневаться, что он исходил именно от сената, который при этом основывался на мнении авгуров. Поэтому отсутствие упоминания Ливием сенатского решения там, где констатация vitium имела политические последствия, не свидетельствует о возможности прямого осуществления решений авгурской коллегии, без санкции политической власти.

Конечно, в обоих рассмотренных случаях отсутствует прямое упоминание принятия коллегией авгуров декрета, хотя ситуация говорит в пользу наличия такого акта. По всей видимости, участие авгуров могло иметь разные формы, о чем свидетельствует наиболее подробный рассказ об отказе от должности огрешно избранных магистратов. Речь идет о консулах 162 г. до н. э. П. Корнелии Сципионе Назике и Г. Марции Фигуле⁴¹. Консул предыдущего года Тиб. Семпроний Гракх, с.168 сам являвшийся авгуром, при проведении ауспиций перед электоральными комициями совершил ошибку (vitium) из области авгурального права. Встревоженный неблагоприятным знамением во время выборов (неожиданно умер сборщик голосов в первой центурии), Гракх по завершении их доложил сенату (Cic. N. D. II. 10) — по праву, которое он имел в качестве магистрата. Показательно, что консул и авгур Тиб. Гракх по несомненно религиозному вопросу обратился именно в сенат, а не в авгурскую коллегию. Сенат постановил обратиться к гаруспикам, но их мнение консул отверг. Находясь уже в своей провинции, Тиб. Гракх обнаружил в священных книгах, какую же ошибку он совершил, о чем написал в коллегию авгуров. Лишь на этом этапе коллегия приняла участие в событиях, а именно, доложила вскрывшиеся обстоятельства сенату⁴², который повелел огрешно избранным консулам отказаться от должности⁴³, что они и сделали. В этой истории коллегия авгуров, по всей видимости, не принимала декрета о наличии огрешности в силу однозначности ситуации⁴⁴. Поэтому данный случай отличается от двух предыдущих, предполагая a priori более значительную роль сената, что, естественно, не противоречит выводу о необходимости сенатской санкции для авгурских решений в политических вопросах.

Еще одно условие реализации авгурского решения было связано с самим магистратом. Досрочное сложение полномочий огрешно избранными магистратами обозначалось термином abdicare⁴⁵. Это слово («отказываться») обозначает самостоятельное, собственное действие человека, а не вынужденное в силу воздействия со стороны, которое бы не зависело от его воли, как наглядно показывает сопоставление фраз (sc. consules) abdicaverunt vs. (sc. reges) exacti sunt. Для сравнения можно привести также глагол abrogare («лишать»), который по отношению к магистрату, лишаемому власти, может иметь лишь пассивное значение⁴⁶. Но этот же термин abdicatio употреблялся и при досрочном отказе от должности по иным, не связанным с авгурским учением, поводам⁴⁷. Конечно, магистрат мог быть принужден к этому акту (coactus с.169 abdicare se⁴⁸), но все же это было его собственное действие, и совершить его он должен был сам. Более того, термин abdicatio мог быть применен и к регулярному акту сложения полномочий по истечении должностного срока (Liv. IX. 33. 4). Обычный термин в последнем случае — (sc. magistratu) abire⁴⁹, но он же мог быть употреблен и в случае отказа от должности огрешно избранных магистратов (IV. 7. 3; IX. 34. 13). Указанное различие в употреблении терминов abire и abdicare действительно имело место, что хорошо заметно при их совместном употреблении⁵⁰. Тем не менее, возможность подмены терминов свидетельствует о едином характере этих актов, т. е. и досрочного, и своевременного сложения полномочий, что лишает имеющийся в первом случае декрет авгуров принципиального значения.

Таким образом, отказ огрешно избранного магистрата от должности никак не мог быть прямым следствием этого декрета, но был опосредован решением сената и согласием самого магистрата. Ключевым в реализации авгурского решения было согласие магистрата: по справедливому мнению Т. Моммзена, ни авгуры, ни сенат, ни комиции не могли отменить результаты выборов⁵¹. Об этом свидетельствует правило, зафиксированное у Варрона: «Магистрат, избранный огрешно, тем не менее (является) магистратом» (magistratus vitio creatus nihilo setius magistratus — L. L. VI. 30). Хотя такой магистрат слагал свои полномочия, его должность все же фиксировалась в cursus honorum⁵². Но указанное мнение Т. Моммзена верно лишь с формально-юридической точки зрения, поскольку на деле средства и методы давления на магистратов были весьма эффективны. В основе их лежала краткосрочность магистратур. Став частным человеком, бывший магистрат рисковал многим за свое прежнее своеволие, и это обстоятельство заставляло его при исполнении магистратских полномочий считаться с мнением и сената, и авгуров, и прочих. В любом случае несомненно, что во всей процедуре отказа от должности превалировала политическая сфера при соблюдении, конечно, уважения к сакральной.

Во всех рассмотренных эпизодах авгуры выступали в обычной для римских жрецов роли консультантов по сакральным вопросам в сфере своей компетенции. Естественное стремление не ошибиться при с.170 толковании воли богов заставляло прибегать к помощи специалистов-авгуров. Но ни о какой их активной политической роли, на мой взгляд, говорить не приходится в силу отсутствия свидетельств таковой, что, впрочем, не умаляет их значения. Ведь сомнения в правильности толкования ауспиций порождали сомнения в правомерности соответствующих государственных актов, компетентное же мнение коллегии авгуров вселяло уверенность в помощи и поддержке со стороны богов. Конечно, нередко под религиозными сомнениями скрывались политические противоречия, но и в таком случае уже сам перевод проблемы из сферы политической в сферу сакральную позволял снизить уровень напряженности внутри гражданского коллектива, укрепить согласие и единство римских граждан. Перед апелляцией к воле богов политические разногласия должны были отступить. В той или иной степени такое положение сохранялось даже в конце Республики, в эпоху крушения республиканских ценностей: легитимное обоснование своей власти волновало и претендентов на единоличное правление. Важнейшим элементом легитимизации власти оставалось право на ауспиции, для толкования которого мнение авгуров имело важнейшее значение, хотя в это время его не всегда принимали во внимание, как и многие другие республиканские традиции⁵³.

Обращает на себя внимание тот факт, что все известные случаи обращения в коллегию авгуров по поводу наличия огрешности при проведении ауспиции заканчивались положительным ответом. Конечно, здесь можно задаться вопросом, какие сюжеты и почему интересовали античных авторов, но факт тем не менее показателен. В то же время, к примеру, число отказов магистратов от должности вследствие огрешности при выборах довольно незначительно⁵⁴, т. е. авгуры нечасто имели возможность использовать свое право признания выборов огрешными.

Сказанное относится и к запросам в коллегию по иным поводам. Кассация политического акта по сакральным основаниям — весьма с.171 эффективное и поэтому опасное оружие, грозящее устойчивости всей политической системе. Государственная мудрость римской элиты предпочитала искать компромиссы, а не быстрые и обманчиво легкие решения: нетрудно представить, каким произволом грозили бы самостоятельность и инициатива в определении сакральной правомерности политических актов, будь они у коллегии авгуров, численно очень незначительной (три, шесть, девять общественных авгуров до Суллы) и пополнявшейся путем кооптации (до 104/103 г. до н. э.) без всякого вмешательства светских органов власти и гражданского коллектива. При всем сакральном и политическом значении коллегии авгуров она контролировалась коллективным органом римской знати — сенатом. В таких условиях инициатива могла исходить только от политической власти, что ставило деятельность авгуров (и других жрецов) в рамки, отвечавшие интересам сохранения существующей социально-политической системы. Эта ситуация явилась закономерным результатом победы патрицианской аристократии над царской властью, а также процессов, обусловивших формирование гражданской общины. В результате римское жречество никогда не стало и не могло стать самостоятельной корпорацией в рамках правящей элиты со своими особыми интересами и политическими полномочиями.

The general problem raised in the article is the role of the augurs in the political system of Republican Rome. The idea of augurs’ prominent political significance became a part of the «roman myth». The main task is to investigate the real force of the augural decrees and acts in the sphere of the magistrate’s auspices. The first problem concerns the correlation of the magistrate’s and augur’s authority during divination. At the performance of this act the augur had a subordinate position and obeyed the orders of the magistrate. The other problem concerns the role played by the augural college at the abdication of the faulty (vitio) elected magistrates. The implementation of the college’s decree in this case depended on the decree of the senate and on the consent of the magistrate itself. These conclusions prove the dominance of the political sphere over sacral one. Nevertheless the competent opinion of the augurs was very important because it inspired the people with confidence of god’s help and shifted the potential clash from the political sphere to the sacral one.

¹ Cic. Har. Resp. 19; De nat deor. II. 8; III. 5; Sall. De coniur. Cat. 12. 3–4; Gell. II. 28. 2; Polyb. VI. 56. 6–15; Plut. Marcel. 4–5; Tertul. Apol. 25; Ad nat. II. 17; Augustin. De civ. Dei. IV. 8–10.

² Cic. N. D. III. 5; Div. I. 3; 28; Liv. I. 36. 6; VI. 41. 4; 8; Val. Max. II. 1. 1; Plin. Nat. hist. X. 49; Serv. Ad Aen. I. 346; IV. 340.

³ Fest. P. 366 L, s. v. Referri diem prodictam. Объяснение этого правила см.: Linderski J. The Augural Law // ANRW. 1986. II. 16.3. P. 2187; 2189–2190. И. Линдерски считает, что данное правило касалось любого народного собрания, происходившего auspicato.

⁴ Перевод В. О. Горенштейна: «... возможность отменять собрания и сходки, когда они назначены носителями высшего империя и высшей власти, и распускать их, когда они уже состоялись» (Цицерон. Диалоги. О государстве. О законах. М., 1966. С. 120). Первая половина перевода не соответствует авгурскому учению, ибо авгуры могли вмешаться в то или иное действие лишь после его начала, а вторая часть допускает невероятное толкование (ведь невозможно отменить состоявшееся в прошлом событие). Анализ цитаты см.: Lindersky J. Op. cit. P. 2197–2198.

⁵ Г. Й. Сцемлер полностью принимает это утверждение Цицерона, но парадоксально считает его соответствующим лишь для конца Республики: Szemler G. J. The Priests of the Roman Republic. Bruxelles, 1972. P. 26; 44. Note 1. Для этого времени, наоборот, явно заметен упадок авторитета авгурского учения. Впрочем, здесь и далее исследователь допускает еще ряд ошибок и неточностей при изложении функций авгуров.

⁶ Мысль о подчинении магистратов авгурам как обязательной норме Цицерон повторил и в других местах сочинения «О законах»: Leg. II. 21; III. 11; 43.

⁷ Mommsen Th. Römisches Staatsrecht. Bd. 1. Aufl. 3. Leipzig, 1887. S. 116 (с оговорками); Behrends O. Ius und ius civile. Untersuchungen zur Herkunft des ius-Begriffs im römischen Zivilrecht // Sympotica Fr. Wieacker. Göttingen, 1970. S 20; Кофанов Л. Л. Коллегия авгуров // Жреческие коллегии в Раннем Риме. М., 2001. С. 88–99.

⁸ Lange L. Römische Alterthümer. Bd. 1. Aufl. 3. B., 1876. S. 340. О праве «вето» у авгуров на любое деяние отдельных римских магистратов и всего римского народа см. также: Жреческие коллегии... С. 89.

⁹ Cic. Leg. II. 33; N. D. II. 9; Div. I. 28; 105; II. 76–77.

¹⁰ «(Ты говоришь): “Фламиний не подчинился ауспициям и потому погиб вместе с войском”. Однако, годом позже Павел подчинился — тем не менее, разве он не погиб вместе с войском в битве при Каннах» (Cic. Div. II. 71; ср.: 76–79).

¹¹ Cic. Div. II. 70 (ср.: 43; 74; 75). Мнение это было весьма распространено среди авгуров, коллег Цицерона (ibid. I. 105).

¹² Ср. подобное объяснение удачного исхода битвы при ошибке в ауспициях в другом случае (176 г. до н. э.): Liv. XLI. 18. 7–14. Неблагоприятные ауспиции не обязательно означали поражение войска, они могли предупреждать и об иных последствиях: Liv. VIII. 30. 1.

¹³ Liv. X. 42. 7 (ср.: Plin. Nat. hist. XIV. 91).

¹⁴ Liv. XXI. 63. 2; 7; 12; XXII. 3. 4; Zon. VIII. 20; Plut. Marcel. 4.

¹⁵ Любопытно отметить, что именно эти два случая (с Л. Папирием и Г. Фламинием) использовал христианский историк Павел Орозий, опиравшийся на сочинение Т. Ливия, для имплицитной критики языческого гадания (Hist. III. 22. 3; 4; IV. 13. 14).

¹⁶ Gell. XIII. 15. 4; 6–7. Такое же деление предлагает Фест (P. 148 L, s. v. minora).

¹⁷ Gell. XIII. 15. 4; 16. 1; Val. Max. II. 8. 2. Ср.: Cic. Ad Att. IX. 9. 3; Liv. VIII. 15. 9; XLIII. 14. 4; XLV. 43. 2; Serv. Ad Aen. IV. 103.

¹⁸ См. также: Catalano P. Contributi allo studio del diritto augurale. Torino, 1960. P. 447. Nota 27; 533. Nota 45; Bleicken J. Zum Begriff der römischen Amtsgewalt: auspicium — potestas — imperium // Nachrichten der Akademie der Wissenschaften in Göttingen. I. Philologisch-historische Klasse. 1981. № 9. S. 265.

¹⁹ Imperium auspiciumque: Plaut. Amph. 192; Liv. X. 8. 9; XXII. 1. 5; 30. 4; XXVII. 44. 4; XXVIII. 27. 4; XXIX. 27. 2; XL. 52. 5; XLI. 28. 8; Val. Max. II. 8. 2. Ductus auspidumque: Liv. III. 1. 4; IV. 20. 6; V. 46. 6; VII. 32. 10; 40. 6; VIII. 12. 6; 31. 1; 33. 22; X. 7. 7; 18. 1; XXIV. 8. 18; XXVI. 41. 13; XXVIII. 12. 12; 16. 14; 38. 1; 41. 10; XXXI. 4. 1; XLI. 17. 3; 19. 2; 28. 1; XLV. 3. 2; Val. Max. VI. 5. 1; Hor. Carm. I. 7. 27; Vell. II. 39. 1. Ливий лишь однажды употребил формулу в обратной последовательности, причем в саркастическом контексте (XXVIII. 27. 5).

²⁰ Cic. N. D. I. 14; 122; Div. I. 107 (Ennius); II. 70; Leg. II. 20; 21; III. 43; Dom. 41; Off. III. 66; Phil. I. 31; II. 83. Ср.: Fest. P. 17 L, s. v. auguraculum; 446 L, s. v. spectio.

²¹ Botsford G. W. The Roman Assemblies from the Origin to the End of the Republic. N. Y., 1909. P. 105. Note 1; Heuss A. Gedanken und Vermutungen zur frühen römischen Regierungsgewalt // Nachrichten der Akademie der Wissenschaften in Göttingen. I. Philologisch-historische Klasse. 1982. № 10. S. 389; Дементьева В. В. Римское республиканское междуцарствие как политический институт. М., 1998. С. 58.

²² См.: Wissowa G. Auspicium // RE. Bd. 2. 1896. Sp. 2580–2581; Kunkel W. Zum römischen Königtum // Idem. Kleine Schriften. Weimar, 1974. S. 357.

²³ ...in auspiciis distributum est qui habent spectionem, qui non habeant... (Varro. L. L. VI. 82); ...de caelo auspicari ius nemini est praeter magistratum (Varro ap. Nonius. P. 92 M); Fest. P. 446 L, s. v. spectio (ср.: эмендации Т. Моммзена: Mommsen Th. Op. cit. Bd. 1. S. 109, Anm. 1).

²⁴ Mommsen Th. Op. cit. Bd. 1. S. 109. Anm. 1; 3. Критику см.: Linderski J. Op. cit. P. 2215–2216.

²⁵ Mommsen Th. Op. cit. Bd. 1. S. 89. Anm. 3.

²⁶ Terent. Adel. IV. 2. 6–7 (546–547); Donat. Ad Terent. Adel. IV. 2. 9 (549); Cic. Post red. in sen. 11; Pro Sest 33; 78; 83; De prov. cons. 46; Div. I. 29; 30; Phil. II. 83; Asc. in Pis. P. 9; Suet. Iul. XX. 1.

²⁷ Cic. Dom. 39–40; Har. resp. 48; Pro Sest. 78; Phil. II. 83; Liv. XXII. 42. 8; Suet. Iul. XX. 1. Довольно много сообщений, относящихся к I в. до н. э., об использовании обнунциации плебейскими трибунами: Cic. Pro Sest. 79; 83; Phil. II. 99; Ad Att. IV. 3. 3–4; 9. 1; 17. 4 (ср.: Ad Q. fr. III. 3. 2); App. B. C. III. 7.

²⁸ Cic. Phil. II. 81. Ср.: Fest. P. 446 L. S. v. spectio.

²⁹ De vir. ill. LXXIII. 7: противники Апулея Сатурнина из числа знати, чтобы сорвать утверждение его законов, кричали, что слышали гром (такое знамение отменяло комиции). См. также: Linderski J. Op. cit. P. 2195–2196.

³⁰ Liv. V. 32. 6–7; Plut. Cam. 14; 30; Zon. VII. 23. 3 (Цедиций); Suet. Nero. I. 1; Plut. Aem. Paul. 25 (Домиций); Cic. N. D. II. 6; III. 11; 13; Val. Max. I. 8. 1 (Ватиний); Cic. Div. II. 85–86 (Нумерий Суффустий); Macr. Sat. I. 11. 3–5 (Анний); Liv. II. 36; Cic. Div. I. 55; Dion. Hal. V. 2. 6–8; Plut. Marc. 24–25; Val. Max. I. 7. 4; Aug. De civ. Dei. IV. 26 (Латиний: показательны его сомнения, доложить или нет вещий сон сенату). О некоторых условиях признания сообщения см.: Liv. V. 15. 1; XLIII. 13. 6.

³¹ «Согласно учению авгуров, ни зловещие предзнаменования, ни какие-либо ауспиции не относятся к тем, кто, приступая к какому-нибудь делу, отрицает, что он наблюдал их — и нет ничего больше этого дара божественного великодушия (in augurum certe disciplina constat neque diras neque ulla auspicia pertinere ad eos qui quamcumque rem ingredientes observare se ea negaverint, quo munere divinae indulgentiae maius nullum est)» (Plin. Nat. hist. XXVIII. 17). То, что здесь речь идет именно о nuntiatio, т. е. о заявлении постороннего лица об увиденных знамениях, следует из логики фразы, как убедительно показал Валетон: Valeton I. M. J. De modis auspicandi Romanorum // Mnemosyne. Vol. 17. 1889. P. 429. Сервий распространяет это право (признавать или нет явленные знамения) и на того, кто их видел: nam in oblativis auspiciis in potestate videntis est, utrum id ad se pertinere velit, an refutet et abominetur (Ad Aen. XII. 259, cp. 261; V. 530). Ср.: Cato in oratione de sacrificio comisso (ap. Fest. P. 268 L, s. v. prohibere comitia); Cic. Div. I. 29; 103; II. 77–78; In Vatin. 39; Liv. I. 7. 11; V. 15. 1; XXXVIII. 18. 10. Относительно обстоятельный анализ проблемы см.: Valeton I. M. J. Op. cit. P. 428–430. Хотя сведения источников нельзя считать строго однозначными, в историографии не высказывалось сомнений в наличии названного права у магистратов. И. Линдерски, один из крупнейших исследователей авгурского учения, по этому вопросу ограничился краткой фразой, а на источники сослался совсем в другом месте и по другому поводу: Lindersky J. Op. cit. P. 2196; 2266. Note 472. Чуть подробнее: Vaahtera J. Roman Augural Lore in Greek Historiography: A Study of the Theory and Terminology. Stuttgart, 2001. P. 144–145.

³² См. также: Linderski J. Op. cit. P. 2191. И. Линдерски обращает внимание на употребленный Цицероном авгурский термин silentium. Против: Wissowa G. Augures // RE. Bd. 2. 1896. Sp. 2336.

³³ См. также: Linderski J. Op. cit. P. 2194–2195. Правда, И. Линдерски сомневается в возможности исполнения авгуром такой функции. Изначально чуждой авгурам считал ее и Г. Виссова: Wissowa G. Augures... Sp. 2336.

³⁴ ...augures iussos adesse ad Regillum lacum fama exierat locumque inaugurare (Liv. III. 20. 6).

³⁵ Cic. Rep. II. 16; Div. II. 71; Ad Att. II. 12. 1; Gell. XIII. 15. 4.

³⁶ Место это довольно сложное, но в переводе В. О. Горенштейна все же безосновательно добавлено об обязанности авгуров обучать этих людей, что меняет смысл фразы. См.: Цицерон. Диалоги. О государстве. О законах. М., 1966. С. 147.

³⁷ Liv. IV. 7. 3; V. 17. 2; VI. 27. 5; 38. 9; VIII. 15. 6; 17. 4; 23. 14; 16; IX. 7. 14; X. 47. 1; XXII. 33. 12; 34. 10; XXIII. 31. 13; XXVII. 22. 1; XXX. 39. 8; Cic. N. D. II. 11; Div. II. 74; Phil. II. 84; III. 9; V. 9; Cato ap. Gell. XIII. 18. 1. Ср. у греческих писателей: Dion. Hal. XI. 62. 1; Plut. Marcel. 4; 5; Dio Cass. LIV. 24. 1; Zon. VIII. 20.

³⁸ Linderski J. Op. cit. P. 2159–2160. Г. Виссова считал, правда, без детальной аргументации, сенатское решение практически обязательным для осуществления авгурского суждения: Wissowa G. Augures... Sp. 2334. Напротив, Г. И. Сцемлер решающее значение признает за авгурским решением, отводя сенатскому лишь роль юридической формальности: Szemler G. J. Op. cit. P. 35–36.

³⁹ Liv. IV. 7. 3; VIII. 15. 6; 23. 14; 16; XXII. 34. 3; 10; XXIII. 31. 13; XLV. 12. 10. Кроме того, в одном случае решение авгуров представляло собой explanatio post eventum: авгуры дали ответ на запрос после гибели консула (XLI. 18. 8–14), т. е. никаких решений уже не требовалось. В другом случае авгуры ответили на теоретический вопрос касательно соответствия предполагаемого избрания диктатора авгурскому учению (IV. 31. 4).

⁴⁰ Liv. XXI. 63. 12 (ср.: 7); Plut. Marcel. 4; Zon. VIII. 20.

⁴¹ Cic. N. D. II. 10–11; Div. I. 33; II. 74–75; Ad Q. fr. II. 2. 1; Val. Max. I. 1. 3 (ср.: IX. 3. 2); Plut. Marcel. 5; Ampel. XIX. 11; De vir. ill. XLIV. 2; Fast. Capitol.; Fast. Ant. a. u. c. 592. Анализ ситуации см.: Magdelain A. Recherches sur l’imperium. P., 1968. P. 47–48; Linderski J. Op. cit. P. 2159. Note 37; 2160–2161; Сморчков А. М. Определение огрешности ауспиций авгурской коллегией // Античность Европы. Межвуз. сб. науч. тр. Пермь, 1992. С. 80–83 (статья имеется в Интернете). Более полную историографию см.: Linderski J. Op. cit. P. 2159. Note 37; p. 2160. Note 39.

⁴² Rem ad senatum retulit. Cic. N. D. II. 11; Val. Max. I. 1. 3.

⁴³ Cic. N. D. II. 11; Val. Max. I. 1. 3; Plut. Marcel. 5.

⁴⁴ Как считает И. Линдерски, здесь имело место действие, обозначаемое техническим термином nuntiatio («сообщение») sacerdotum: Linderski J. Op. cit. P. 2159. Note 37.

⁴⁵ Liv. V. 17. 3; VI. 38. 9 (ср.: 39. 1); VIII. 15. 6; 17. 4; XXIII. 33. 12; XXIII. 31. 14; XXX. 39. 8; Cic. N. D. II. 11; Div. II. 74; Leg. II. 31; Val. Max. I. 1. 3. Этот же термин употребляется в капитолийских фастах, например, a. u. c. 592 (консулы), 471, 523, 662, 689, 690, 693, 704 (цензоры).

⁴⁶ Впрочем, этот термин был нетехническим, что ясно показывает сопоставление фразы Цицерона Collatino collegae Brutus imperium abrogavit (Off. III. 40, ср. Brut. 53) с рассказом Ливия (II. 2. 3–10) о длительных уговорах и настоятельных просьбах, обращенных к Тарквинию Коллатину, согласиться сложить полномочия, что он и сделал (abdicavit se consulatu — ibid. 10). Тот же Ливий употребил выражение (sc. consulatus) abrogabatur по отношению к Г. Фламинию (XXI. 63. 2), хотя в действительности он сам сложил свои полномочия после долгих проволочек (Plut. Marcel. 4; Zon. VIII. 20). Ср.: Liv. I. 59. 11; XXII. 25. 10; XXVII. 20. 11; 21. 4; XXIX. 19. 6; Ep. 67; Cic. Ad Q. fr. II. 3. 1; Vell. II. 20. 3; Asc. Pro Cornel. P. 69.

⁴⁷ Liv. II. 2. 10; III. 29. 3; 7; IV. 34. 5; V. 9. 8; 31. 8; VI. 27. 5; VIII. 3. 4; IX. 10. 2; 26. 20; 34. 13; 14; XXIII. 23. 7; XXIV. 43. 4; XXVII. 6. 18; Cic. In Catil. III. 15; IV. 5; Vell. II. 22. 2.

⁴⁸ Liv. Ep. 19; CIL. I. P. 434; Cic. In Catil. IV. 5. Ср.: Fest. P. 21 L, s. v. abacti.

⁴⁹ Cic. Ad fam. V. 2. 7; In Pis. 6; Liv. V. 9. 3; IX. 34. 15; XXXIX. 23. 1; Plin. Paneg. 65; Lex Acilia repetundarum. 9 (CIL. I. № 198).

⁵⁰ Liv. V. 9. 3 (ср.: 8); Lex Acilia repetundarum. 72 (CIL. I. № 198).

⁵¹ Mommsen Th. Römisches Staatsrecht. Bd. 3. Leipzig, 1888. S. 365.

⁵² Второе консульство М. Клавдия Марцелла: Liv. XXIII. 31. 13; XXIV. 9. 3; XXVII. 22. 1; Fast. Capitol. a. u. c. 539. Первое консульство Г. Фламиния: Liv. XXI. 63. 2; 12 (ср.: Plut. Marcel. 4; 6; Zon. VIII. 20). Цензорство Кв. Фульвия Флакка и Т. Манлия Торквата: Fast. Capitol, a. u. c. 523 (ср.: Liv. XXIII. 30. 18; 34. 15; XXV. 5. 3; XXVII. 11. 10; XXVIII. 45. 2). В последнем случае цензоры отказались, согласно капитолийским фастам, от должности как огрешно избранные. Тем не менее, говоря о них, Ливий неоднократно упоминает их цензорство наряду с консульствами, причем благодаря этому цензорству Т. Манлий Торкват едва не стал принцепсом сената (XXVII. 11. 9–12). Цицерон также упоминает два консульства П. Корнелия Сципиона Назики, включая и то, которое оказалось огрешным из-за ошибки Тиб. Гракха (Brut. 79).

⁵³ Так, например, в 49 г. до н. э. Цезарь хотел, чтобы выборы консулов провел претор, что противоречило авгурскому учению (Cic. Ad Att. IX. 9. 3; 15. 2; Messala ap. Gell. XIII. 15. 4. 1). Цицерон серьезно опасался, что Цезарь окажет давление на авгурскую коллегию для придания законности этому акту (Ad Att. IX. 15. 2). В итоге претор назначил Цезаря диктатором, опять-таки вопреки обычаю (παρὰ τὰ πάτρια — Dio Cass. XLI. 36. 1). Ср.: Cic. Ad Att. IX. 15. 2.

⁵⁴ За 460 лет республиканской истории (до диктатуры Юлия Цезаря) известно максимум пять случаев сложения полномочий огрешно избранными консулами (393?, 223?, 220?, 215, 162 гг. до н. э.), причем уверенно это можно утверждать лишь для последних двух, где имеются четкие свидетельства нарративных источников и фаст. Семь раз отказывались от власти огрешно избранные диктаторы. В этой связи не может не удивлять утверждение Л. Л. Кофанова, что Цицерон приводит «многочисленные примеры» применения авгурами права «вето» (Жреческие коллегии... С. 89). Однако указанные им в примечании 137 упоминания у Цицерона (внешне довольно многочисленные) в реальности о пресловутом «вето» авгуров говорят лишь в связи с историей ошибки Тиб. Гракха, который огрешно провел выборы консулов 162 г. до н. э. Но даже в этом случае, как отмечалось выше, нет уверенности в принятии авгурской коллегией декрета по поводу огрешности (см. примеч. 48 данной работы).