с.47 Как известно, сочинения первых римских анналистов, написанные на греческом языке, дошли до нас не в своем первоначальном виде, а лишь в пересказах более поздних историков, писателей и даже христианских богословов¹. Ничтожное число отрывков воздвигает подчас непреодолимые заслоны между исследователем и объектом исследования. И, естественно, если поздний автор писал на латинском языке, то и выдержка или пересказ приводились на латинском же языке. Таким образом, нам представлен спектр цитированных фрагментов на протяжении около 700 лет (самый ранний — Цицерон, самый поздний — христианский богослов из Испании Исидор, VII век). Следовательно, перед нами находятся, увы, не сами фигуры римских анналистов, а их зыбкое отражение в зеркале переводческой добросовестности посторонних персон. «Грекоязычие» их с неизбежностью ставит вопрос об адекватности переводов на латинский язык, а отрывки, извлеченные из сочинений раннесредневековых христианских писателей, выявляют еще один сложнейший аспект отношения образованных, допустим, испанских, христиан к языческому наследию. И отношения современного историка, и раннеримского искажаются каждый раз присутствием некой персоны, будь то Полибий, эрудированный Плиний Старший или христианский священник из Толедо. Восстановление реалий истории раннего Рима чем-то напоминает детективный поиск с большим количеством абстрактных допущений, чем подтвержденных фактов. Скудость как сведений о жизни ранних римских анналистов, так и самих их сочинений заставляют историков идти на всевозможные ухищрения, чтобы хоть как-то приблизиться к пониманию создателей легендарной римской истории и истории ранней Республики и изыскивать объяснения не только того, что сохранилось в текстах, но и толковать вероятное отсутствие фактов ли, терминов ли.

Итак, если мы внимательно будем читать эти немногочисленные фрагменты ранних римских историков, то с удивлением заметим, что все они при описании войн Рима вплоть до начала II в. до н. э. используют, если можно так выразиться, анти-эвфемизм, т.е., как правило, называют по имени каждое враждебное Городу племя или область вместо того, чтобы называть их таким привычным словом barbarus. Например: Vulscus (codd. Isidori. Ad origines IV. 7. 34), Etruria (Arnobius VI. 7), Cisalpina Gallia (Oros. IV. 13), Ligustinus (Plin. Nat.hist. X. 71), Poenus (Cic. De off. III. 32), etc.²

с.48 Вопреки столь понятной уже сложившейся традиции, более поздние писатели и историки достаточно широко пользуются этим словом. Но события, ими описываемые, относятся именно к тому времени, в котором развиваются сюжеты у ранних римских историков. Например, при описании дел, совершенных Нумой Помпилием, Анний Флор сообщает (Flor. I. 1. 99–112): [...] haec omnia quasi monitu deae Egeriae, quo magis barbari acciperent. [...] это все как будто по указанию богини Эгерии, чтобы варвары лучше приняли. Нетрудно догадаться, что под варварами здесь имеются в виду именно римляне.

Папий Стаций пишет (Stat. Silv. III. 3. 59), что

Sed neque barbaricis Latio transmissus ab oris. Но не перешел в Лаций от варварских берегов.

Цицерон в своем трактате De republica (I. 37. 58), пожалуй, предельно четко формулирует желательный для римлян смысл этого слова:

«Cedo, num» Scipio «barbarorum Romulus rex fuit?» (Lael.) «Si, ut Graeci dicunt omnis aut Graios esse aut barbaros, vereor, ne barbarorum rex fuerit; sin id nomen moribus dandum est, non linguis, non Graecos minus barbaros quam Romanos puto».

Сципион. Скажи, разве Ромул был царем варваров? — Лелий. Если, как утверждают греки, все люди либо греки, либо варвары, то он, пожалуй, был царем варваров, если же такое имя следует давать на основании нравов, а не на основании языка, то я не думаю, чтобы греки были варварами в меньшей степени, чем римляне (пер. В. О. Горенштейна).

В то же время у Тита Ливия слово это впервые встречается только в пятой книге (V. 36. 9). Каким же образом можно объяснить это тотальное молчание ранних анналистов? Уважением к военному противнику Рима? Неизбежной неполнотой цитирования у поздних авторов? В конце концов, незнанием этого слова? Или еще каким иным способом?

Однако во второй половине III в. до н. э. в столь же немногочисленных отрывках римских поэтов слово barbarus все-таки встречается. Так у Гнея Невия мы встречаем:

Quam numquam vobis Grai atque barbari [...]. Кого для вас ни греки и не варвары [...]. Vos qui adcolitis Histrum fluvium atque algidam [...]. Живущие у Истра и холодную [...]
	Пер. М. Л. Гаспарова.

Эти два разрозненных отрывка, в которых, кажется, впервые встречается barbarus, приводит Цицерон (Orator. 152) для читателей, хорошо знакомых с творчеством Невия и поэтому они не закончены. И из контекста не понятно, о чем, собственно, идет речь. Но по антитезе варвар — грек понятно, что римляне еще варвары. Следующий автор — Плавт (Plaut. Faeneratrix).

Heus tu, in barbaria quod dixisse dicitur libertus suae patronae, id ego dico (tibi): «Libertas salve, vapula Papiria». Эй ты, говорят, что то, что я тебе скажу, сказал в варварской стране вольноотпущенник своей госпоже: «да здравствует свобода, будь проклята Папирия».

И Секст Помпей Фест делает очень важное замечание (Festus. De verb. signific. 372. 39): «In barbaria est in Italia».

с.49 Asinaria, 11:

Demophilus scripsit, maccus vortit barbare. Демофил написал, Макций перевел на варварский язык.

Trinummus, 19:

Philemo scripsit, Plautus vertit barbare. Филемон написал, Плавт перевел на варварский язык.

Bacchides, 121, 123:

O Lude, es barbarus [...]. О Люд, ты варвар [...]. Is stultior es barbaro Poticio [...]. Ты тот, кто глупее варварского Потиция [...].

Речь идет о том самом патрицианском роде Потициев, один из которых, по легенде, приводимой Ливием (IX. 29), во время цензорства Аппия Клавдия в 312 г. передал свои полномочия по устройству культа Геркулеса рабам, за что род весь и вымер, а сам Клавдий — ослеп.

Следующий автор — Квинт Энний. Сохранившийся отрывок из его трагедии Андромаха (Androm. 84–94. Cic. Tusc. disput. III. 44).

O pater, o patria, o Priami domus, saeptum altisono cardine templum. Vidi ego te adstante ope barbarica, tectis caelatis laqueatis, auro ebore instructam regifice.

О отец, о родина, о дом Приама, О храм, защищенный громогласным дверным крюком, Я видела тебя, когда еще присутствовала варварская пышность, По-царски оснащенным слоновой костью, оправленной в золото, И выгравированными наборными крышами3.

Любопытно, что в этом примере под barbari Андромаха разумеет, судя по всему, именно противников троянцев, т. е. греков. Но, кажется, это единственное употребление этого слова в подобном смысле. И продиктовано оно, скорее всего, эстетическими соображениями. И, наконец, Цецилий Стаций. Отрывок из паллиаты Harpazomene (Похищенная):

Quid narras, barbare indomitis cum moribus, Inlitterate inlex? Что скажешь, по-варварски со свирепыми нравами, О невежественный обольститель?

Ex incertis fabulis:

[...] nimis audacem nimisque bardum barbarum. [...] слишком дерзкого и слишком варварского барда.

Следует отметить тот очевидный факт, что в III–II вв. до н. э. римская литература имела, преимущественно, переводной характер и частичное употребление «barbarus» с.50 у поэтов обусловлено самим греческим оригиналом. И, вообще, как известно, очень часто поэты использовали греческие слова, написанные по-латыни:

Diabathra in pedibus habebat, erat amictus epicroco. На ногах у него диабатры, а укутан он был в платье из прозрачной ткани
	Naev. Цит. по Varro. De lingua latina. VII. 53.

Примеров не счесть.

И все же можно сделать вывод, что слово barbarus впервые появляется в письменных источниках у поэтов во второй половине третьего века. Оно продолжает носить, несомненно, все тот же полуоскорбительный характер или же полунасмешливый и римляне в своей собственной самооценке являются пока варварами. В более позднее время негативный смысл его не изменился:

At non contraria accusastis? peram et baculum ob auctoritatem, carmina et speculum ob hilaritatem, unum seruum ut deparci, tris libertos ut profusi, praeterea eloquentiam Graecam, patriam barbaram?
	Apul. Apol. 25.

Как бы то ни было, но вы ставите мне в вину вещи прямо противоположные: суму и палку — как признак суровости, песни и зеркало — жизнерадостности; одного раба — как проявление скупости, трех вольноотпущенников — расточительности; наконец, красноречие греческое, а родину — варварскую
	Пер. М. А. Кузмина.

Думаю, полезно будет заметить, что впервые в нехудожественной прозе это слово замечено у Катона в дошедшем до нас небольшом отрывке из его трактата De medicina, посвященном его сыну: Nos quoque dictitant barbaros et spurcius nos quam alios Opicon appellatione foedant. — Они (т. е. греки. — А.М.) нас также постоянно называют варварами и более других порочат названием Опиконы. Слово ὀπικός с греческого языка переводится как опический, т.е. оскский, в переносном значении опять же варварский⁴.

Чтобы добавить остроты к пониманию этого слова добавлю, что у Лактанция (De mort. 5. 6) мы встречаем следующее: «in templo barbarorum deorum», где под варварами, естественно, имеются в виду как греки, так и римляне, т.е. оно является синонимом к слову язычники (paganus, gentilis)⁵. И исходя из вышесказанного видно, что слово barbarus претерпело невиданную метаморфозу, от слова, обозначающее все не-греческое, через слово, означающее все не-греческое и не-римское, к слову, означающее именно греческое и римское. Как же объяснить парадокс отсутствия barbarus у анналистов и парадокс присутствия у поэтов в одно и то же время?

Конечно же, нельзя исключить, что элементарная недостаточность цитирования может объяснить сложившееся затруднение. Но, скорее всего, именно негативная окраска этого слова, относящееся ко всему не-греческому уже изначально, внутренняя неопределенность самодостаточности образованных римлян второй половины III века — все это вкупе заставляло ранних римских историков чураться этого слова, отлично зная первоначальный обидный им его смысл. Не следует пренебрегать и тем, что крамольная бытовизна barbarus с.51 противоречила суровому духу ранних римских летописей, выросших из анналов, составлявшихся римскими жрецами.

Таким образом, в данное время мы наблюдаем специфическую картину, когда Рим на некоторое время был как бы «выключен» из антитезы «варвары — не-варвары». Когда именно Рим становился неварварским центром (Nos sumus Romani, qui fuimus ante Rudini. Мы нынче римляне, кто были до этого рудинами. Энний). Но этот краткий «выпад» из двуполярного мира вскоре будет преодолен как на официальном, так и на бытовом уровне ко времени разрушения Карфагена и захвата Греции.

¹ Существуют всего два издания, объединяющие дошедшие фрагменты. Во-первых, это, конечно же, образцовый корпус Veterum historicorum Romanorum relliquae. Lipsiae, 1870, подготовленный Германом Петером (Hermannus Peter). И, во-вторых, совсем новое издание Chassignet M. L’annalistique romaine. P., 1996. T. I.

² Здесь, пожалуй, необходимо снова будет оговориться, что речь идет именно о корпусе дошедших до нас отрывков. Не исключено, конечно, что в самих сочинениях это слово, может быть, и встречалось. Но мы лишены возможности владения этими текстами, поэтому остается лишь принимать урезанную данность как гипотетический факт.

³ Во имя точности пришлось отказаться от поэтического перевода, который сделал М. Л. Гаспаров: Отчизна, отец, Приамов чертог! / Ограда с дверьми, чей сладостен скрип! / Я вижу твой азиатский блеск, / Твой штучный кров, твой богатый кров / В слоновой кости и золоте.

⁴ См.: Ernout A.; Meillet A. Dictionnaire étymologique de la langue latine. P., 1939. P. 703. См. также Petrochilos N. Roman attitudes to the Greeks. Athens, 1974. P. 141–143.

⁵ Ernout A.; Meillet A. Op. cit. P. 103.